Это как раз то, чем мы и будем сейчас заниматься.
Первая канюля введена в аорту. В этот момент операция уже начинается. Я еще раз оглядел коллег, чтобы убедиться, что каждый знает свою задачу. Все кивнули. Мы слышали регулярные сигналы, соответствующие ударам сердца, видели равномерные движения легких, которые с равными интервалами наполнял наш респиратор. Ребенок крепко спал. Все выглядело нормально.
Во всяком случае, так нам казалось.
На тот момент.
Это наша первая командировка в Камбоджу. Мы уже три дня гостили у цюрихского врача Беата Рихнера, который работал здесь более двадцати лет. Он построил в стране три детских больницы и недавно решил начать программу кардиохирургии. После проблем со здоровьем новорожденных и эпидемий врожденные пороки сердца стали основной причиной смертности, и это зло он решил искоренить.
Беата еще называют «Беаточелло», так как, помимо того, что он врач и предприниматель, он играет на «челло», виолончели. Он организует концерты на месте для туристов, приехавших посмотреть замки Ангкора, а также совершает каждый год мини-турне по Европе, чтобы собрать средства для своего фонда.
Он обратился ко мне в 2007 году, чтобы обсудить новый проект. Тогда я поехал к нему с коллегами – кардиологом и анестезиологом. Нас впечатлил бурлящий мир этой больницы, где дети появлялись отовсюду, заполняли залы ожидания, палаты, коридоры. Я укрылся в операционной, подальше от непрекращающегося визга, чтобы посмотреть, как работают хирурги. Их непринужденность и ловкость впечатляли. Они проводили целые серии операций в бешеном ритме, намного напряженнее, чем у нас. Наркоз был кратким, с помощью простых медикаментов и без респиратора. Анестезиолог на протяжении всей операции при помощи баллончика равномерно вдувал воздух, обогащенный кислородом, в легкие ребенка. Едва швы были наложены, он давал пациенту проснуться, клал его на кровать и поручал заботам родителей, которые за ним наблюдали, а сам уже давал наркоз следующему ребенку.
В этот момент к нам присоединился Беат. Блок состоял из двух операционных, расположенных друг напротив друга. Хирурги переходили из одной в другую по мере выполнения графика операций.
– Вот, Рене, здесь я хотел бы начать оперировать сердце.
– Здесь? Ты хочешь сказать – в одной из этих операционных?
– Да, конечно. В этих двух боксах мы оперируем все: грудь, живот, переломы. Мы делаем от двадцати до тридцати операций в день.
– Хорошо, Беат, но сердце – это совсем другое дело. Это гораздо сложнее! Нужна довольно сложная аппаратура, и потом, операционная должна быть абсолютно стерильной. Нельзя лезть в сердце после операции аппендицита. Если клапан будет инфицирован, у твоего пациента никаких шансов. Во всем мире кардиологические операционные отделяют от общей хирургии. Нет, тебе нужна специально оборудованная и отдельная от этих двух операционная.
Я продолжал:
– А где отделение интенсивной терапии?
– В твоем понимании у нас его нет.
– Вот как? А что вы делаете, если ребенок долго остается под наркозом?
– Его помещают вот сюда, немного в сторону, и его родители по очереди вентилируют его легкие, как это делает анестезиолог во время операции.
– А если наркоз длится всю ночь?
– У нас такого не бывает. Мы очень быстро будим детей после операции, гораздо быстрее, чем в Цюрихе.
И Беат добавил как будто в сторону:
– В крайнем случае родители будут сменять друг друга всю ночь.
Я посмотрел на Кристофа, который, как и я, был несколько озадачен. Он тоже плохо представлял себе подобный сценарий. Определенно, им тут удавалось творить чудеса очень малыми средствами. Я снова обернулся к Беату:
– Беат, но ведь даже самые простые операции на сердце – это очень серьезные вмешательства. Нередко бывает, что после них ребенок должен спать сутки или двое подряд. Для этого нужен респиратор и приборы для наблюдения. Нужна сигнализация, которая тут же предупредит нас, если что-то пойдет не так. Нельзя сдавать пациентов родителям среди ночи, чтобы те качали кислород! Представь себе, кто-то из них задремает. Всего на десять минут. И пффюиить!!! Мозгу твоего пациента кранты. Нет, это слишком рискованно, если хочешь оперировать сердце, нужно больше оборудования.
Мы вышли из операционного блока и продолжили осмотр.
– А кровь? У тебя есть банк крови?
– Да, есть, вполне достаточный. Вообще, я даю рекламу, чтобы туристы, которые слушают мои концерты, приходили еще и сдавать кровь. И это работает. На следующий день у нас очередь добровольцев! Для нас это большая удача, так как здесь нам нужно много крови для переливаний из-за всех наших геморрагических лихорадок.
Мы с Кристофом обошли больницу, оценили работу сотрудников, изучили имеющееся оборудование и перед отъездом снова подошли к Беату. Я знал, что он будет разочарован и расстроен, он и так не строил больших иллюзий по поводу моего заключения, учитывая все мои предостережения.
– Беат, я настаиваю. Эта хирургия бескомпромиссна, это высший пилотаж. Нельзя попросту освободить кухонный стол, уложить на него пациента и оперировать его сердце. Нужен квалифицированный персонал, надежное оборудование и инфраструктура.
Беат молчал. Он стойко сносил мои удары.
– Персонал у тебя есть. Твои люди хорошо образованы, профессиональны и энергичны. Их можно быстро научить кардиохирургии. Это большой плюс. Он действительно в твою пользу, так как это самая сложная задача. С материалом и инфраструктурой со временем все получится, при наличии средств.
Он слушал меня, по-прежнему не протестуя, хотя я безжалостно душил его самую прекрасную мечту. Не желая заканчивать на слишком пессимистичной ноте, я все же рискнул поднять ему настроение:
– Если ты согласен, то, когда вернемся, мы разработаем план создания такой структуры и составим список оборудования, которое тебе понадобится. И подсчитаем финансы на его покупку.
На лице у него появилась робкая улыбка. Он снова обретал надежду и обдумывал возможное будущее своего проекта.
Мы воспользовались последним вечером, чтобы осмотреть это прекрасное место. Бесстрашные моторикши доставили нас на берег озера Тонлесап. Виды там были потрясающие. Я был поражен архитектурой жилых домов, их удивительной приспособленности к меняющимся геологическим условиям. На суше они крепко цеплялись за землю, затем, когда озеро становилось ближе, они приобретали смешанную структуру: одна половина оставалась на земле, другая, на сваях, оказывалась над водой – пока дома не становились полностью озерными. И не было еще никакой туристической инфраструктуры. После недолгого ожидания – и пары речей в исполнении нашего шофера – аборигены посадили нас в пирогу, оснащенную дизельным мотором. Берега озера поражали своей пышной зеленью, домами-амфибиями в полной гармонии с местностью. Наш лодочник подвез нас к одному из этих плавучих домов. Это была крокодилья ферма! Рептилии были самых разных размеров, некоторые достигали почти трех метров. Заграждения были условные, некоторые люки были приоткрыты.
