Я повернулся к Доминик. Она все еще была потрясена двумя затемнениями, с которыми пришлось справляться. Ее взгляд воплощал тревогу и осуждение. В операционной глаза, без остального лица, обрамленные шапочкой и маской, излучали двойной блеск. «If eyes could kill, I’d be dead» – только здесь, в нашем логове, это выражение всплыло в моей голове, когда некоторые мрачные взгляды встречались с моим. Как сейчас у Доминик.
Я на секунду отвел глаза. Когда я снова поднял голову, ее взгляд был уже не таким мрачным и суровым. Она знала, что меня ей не в чем упрекать. Никто не решался что-то сделать, сказать, подумать – и, наконец, я произнес:
– До, мне страшно.
– Мне тоже.
Даже монитор и респиратор, два последних прибора, еще споривших с этой остановкой времени, подавали сигналы как будто приглушенно.
– Откровенно говоря, мы не можем продолжать эту операцию.
– Ты прав. Не можем.
Я отступил на шаг и задумался об отступлении. Вынуть артериальную канюлю, закрыть разрез, ничего не сделав. Сердце сильное, но оно будет и дальше работать впустую. А здесь постепенно стала вырисовываться другая проблема. Ведь мы предоставим эту хрупкую малышку ее судьбе. При этом мы ее еще и ослабили наркозом и разрезом. И легкие испытывают перегрузки. И такому изможденному ребенку придется кашлять, несмотря на боль, чтобы поддерживать альвеолы легких чистыми.
– Как думаешь, тебе удастся ее разбудить и экстубировать?
– Ох, Рене! В этом я совсем не уверена. Она на пределе. Она же «выпала из гнезда».
«Выпала из гнезда»! Так мы говорим про еще не оперившихся птенцов, упавших на землю, у которых не хватит сил взлететь, даже если их подбросить в воздух, потому что они не успели обрасти перьями. И потом, даже если Доминик удастся ее разбудить, вернуть в гнездо, что будет с ней дальше? По нашим вчерашним оценкам, ей оставалось жить всего несколько недель.
Я вздохнул и обернулся. Аппарат искусственного кровообращения продолжал работать сам по себе в ожидании наших канюль, его контур был наполнен кровью. Пришлось влить в него флакон крови, чтобы не слишком сильно разжижать анемичную кровь нашего птенца. Кровь эта драгоценна. Повсюду в мире. А здесь особенно – потому что здесь не хватает всего. Наконец, еще есть другие дети, которые ждут свою операцию. Мы не можем бесконечно отказывать им. Даже если их прогнозы более благоприятны, у них не будет другой возможности прооперироваться. Я уже не слышал даже монитора и респиратора. Уши наполнил глухой гул.
– Послушай, До, чем больше я думаю, тем больше осознаю, что мы не можем повернуть назад.
Повисла пауза в несколько секунд, как будто ее мысли сейчас шли тем же путем, что и мои, с небольшим отставанием, затем она ответила:
– Да, ты прав. Мы действительно достигли точки невозврата.
– Мне тоже так кажется. Я даже в этом убежден. Если мы ее сейчас не прооперируем, она не выживет.
Я осмотрел операционное поле. Это решительное, яркое сердце. Затем – распакованные одноразовые инструменты, которые так дорого нам обходятся, и мы должны их экономить. Наш аппарат, канюли, флакон с кровью. Я снова услышал бормотание мониторов. Тогда я оторвался от философских рассуждений и задумался о практических средствах, как безопаснее продолжить операцию. Затем повернулся к перфузиологу Хасану и спросил обоих:
– Вам не кажется, что сеть перегружена?
Я оглядел операционную, прислушался к шумам из коридора.
– Думаю, что нам нужно выключить все приборы, без которых мы могли бы обойтись, начиная со стерилизатора и кондиционера. Оба они потребляют много энергии. И лишнее освещение тоже.
– Хорошая мысль, Хасан. Давай их выключим.
И приборы смолкли, мониторы потухли, лампы погасли. Осталось самое необходимое: респиратор, аппарат искусственного кровообращения, один монитор, моя налобная лампа и чахлый светильник на потолке. В сгущающихся сумерках я со своим налобным фонариком превратился в спелеолога. Пучок света заставил сердце засиять красками и контрастами, достойными кисти Караваджо. Прежде чем совершить прыжок в бездну, я попросил подождать десять минут, «для перераспределения электричества», как я сказал коллегам. Но прежде всего для того, чтобы самому успокоиться. Чтобы в горле растворился медный привкус и хотя бы немного разжались тиски, сжимающие живот.
На протяжении этих десяти минут все было стабильно. Спокойное жужжание приборов. Меня охватила легкая дрожь, как перед большим прыжком в пустоту, когда я снимал зажимы, блокирующие кровь в канюлях. Она устремилась в аппарат искусственного кровообращения, который медленно заработал. Вскоре кровь уже с нужной скоростью шла через аппарат и обратно в организм. Мы выждали еще две минуты, внимательно следя за сигналами нашего единственного радара, прежде чем остановить сердце.
И вот оно остановлено.
Мои движения были плавными и легкими. Я оглядел окружающий полумрак. Гибко двигались тени. Голоса звучали тихо, почти заговорщически. Сумерки создали некую торжественность. Как та пирога на озере, Камбоджа внезапно возникла из ниоткуда в тенях. Темнота, перешептывания, некоторая влажность даже создавали впечатление, что мы оперируем в джунглях, под тенистыми сводами гигантских деревьев. Что за нами наблюдает камбоджийская фауна светящимися в темноте желтыми глазами. Внимательными, сосредоточенными, диковатыми глазами на лицах под масками, растворившихся в сумерках.
Рассеченное сердце закрыто. Два его желудочка теперь разъединены. Зажим с аорты снят. Горячая кровь снова оросила миокард. Он вновь обрел свой блеск.
Первое сокращение.
14 апреля 1970 года, сразу же после ращрушения резервуара с кислородом, астронавтов космического корабля «Аполлон-13» сотряс взрыв. Тогда они с ужасом заметили, что из одного из трех резервных контейнеров происходит утечка кислорода в космос, а еще один бак пришел в негодность. Они немедленно осознали, что их спасение зависит лишь от небольшого остатка кислорода и энергии. Чтобы сэкономить то и другое, они отключили все второстепенные приборы, в том числе системы навигации и управления кораблем. Их кабина стала холодильником. В этот момент они достигли точки невозврата. Чтобы вернуться живыми, они должны были продолжить путь, обогнуть Луну и использовать ее гравитационное притяжение, чтобы направиться к Земле. Когда они приближались к ней тремя днями позже, у них оставалось ровно столько энергии, чтобы вновь запустить различные системы навигации, осуществить плавный вход в атмосферу и совершить безопасную посадку.
Сегодня, на старушке Земле, наша операция завершилась мягкой посадкой. Мы тоже достигли точки невозврата – сначала дав наркоз, потом сделав разрез. Мы тоже должны были продолжать путь к намеченной цели, пройти длинную орбиту в космосе – длинный путь крови в нашем аппарате – чтобы получить шанс вернуть ребенка к жизни целым и невредимым.
Его исправленное сердце билось с новой силой. Кожные покровы зашиты, аппаратура и освещение снова заработали. И заросли джунглей, как та пирога, растворились так же мгновенно и таинственно, как и появились. Мы снова были в операционной, такой же, как и любая другая.
