Наступил вечер, бригада была в изнеможении, на пределе сил, и все были готовы признать поражение. Тогда я вышел из операционного блока, чтобы встретиться с родителями девочки и сказать им о нашем бессилии, косвенно извещая о неизбежном исходе. Были ли это слезы мамы, или искаженное отчаянием лицо папы, или живо стоящее в моей памяти лицо их ребенка, но что-то прибавило мне немного сил и убедило броситься в последнюю схватку. Сегодня я не могу сказать точно. Но, как бы то ни было, тогда мы снова запустили аппарат искусственного кровообращения, демонтировали все сделанное – несколько часов работы – и реконструировали сердце. Этот длинный путь, достойный многодневной голгофы летчика Анри Гийоме в Андах, позволил нам в конце концов стабилизировать ситуацию и перевести малышку – да, все еще в критическом состоянии, но живую – в реанимацию. Она оправилась от этого чудовищного испытания. И мы вместе с ней. Потому что мы тоже испытали невыносимую, почти физическую боль на грани человеческих возможностей от этой бесконечной одиссеи.
Три недели спустя.
Я встретил родителей Лары в холле, когда они уходили. Оба напомнили мне персонажей пестрых ярмарочных балаганов. Много красок, уверенная мимика и гибкость движений. Мама еще раз обняла меня. Пылко. Чересчур.
По правде говоря, я никогда не знал, как себя вести при затянувшихся изъявлениях благодарности. С одной стороны, я отрешаюсь от них, зная, что, в конце концов, я просто делаю свою работу. Общесто мне ее доверило и ждет ее от меня. Так что я вряд ли заслуживаю большей благодарности, чем та, которую получают ремесленники, конструкторы, строители, когда хорошо выполняют свою работу. В своей области они действовали так же сознательно и профессионально, как и я. С другой стороны, я понимаю подобные излияния. Я твердо знаю, что для этих родителей наша деятельность была чем-то из области фантастики. Потому что она коснулась самых дорогих для них существ, потому что заставила вибрировать наиболее чувствительные струны их души. И их благодарность исходит из самого сердца.
Они поблагодарили медсестер, расцеловали всех на этаже, попрощались с больницей. Лара дремала в коляске. Их силуэты вскоре слились в единый контур, они спустились по улице и ушли навстречу своей судьбе.
Я смотрел, как они уменьшались вдали.
7 августа 1974 года замечательный канатоходец Филипп Пети прошел по стальному тросу, натянутому между башнями-близнецами на Манхэттене.
После захватывающего воздушного танца он оказался на твердой земле. Нью-йоркская полиция задержала его и препроводила в комиссариат, обвинив в нарушении общественного порядка. Правда, обвинения скоро были сняты, рассеяны красотой его поступка, сокрушены изяществом его неповторимого подвига.
Доброжелательная Природа тоже продолжает нас прощать за «хирургический взлом», ведь налицо не только красота и изящество проведенных нами операций, но и результаты нашего вмешательства.
Благодаря этому прощению немного нескладный, приросший к канату силуэт не падает, а продолжает идти вдаль, уменьшаясь в размерах и напоминая конец фильма «Новые времена». Кадр, где Чарли Чаплин в лохмотьях ведет Полетт Годар к счастью. Кадр, в котором их сердца, соединившись в одно, бьются в унисон.
Как сейчас.
НОЧНОЙ ПОЛЕТ
И все же понемногу я утешился. То есть…
Не совсем. Но я знаю, он возвратился на свою планетку, ведь,
когда рассвело, я не нашел на песке его тела.
Не такое уж оно было тяжелое. А по ночам я люблю слушать звезды.
Словно пятьсот миллионов бубенцов…
Антуан де Сент-Экзюпери, 1900 –1944. «Маленький принц».
Цюрих,
2001–2012
Небо в Церматте – величественное. И ночи тоже. Высота, разреженность воздуха, расчерченный белыми полосами, едва различимый силуэт Маттерхорна делают темноту еще чернее и усиливают мерцание звезд. Их дрожание и чистота одинаково вдохновляют как ученых, так и поэтов. Физические законы галактик сливаются с игрой воображения. Поиск знака, дыхания жизни, звона бубенца.
Накануне я приехал на базу отдыха, рассчитывая пробыть там неделю. Я только что заснул, устав не столько от дневной прогулки, сколько от длинной череды слишком коротких ночей. Я канул в сон, как камень в озеро. И тут меня стало беспокоить какое-то неприятное, раздражающее ощущение. Какая-то смесь глухой вибрации и хриплых звуков. Все мое тело сначала сопротивлялось вторжению. Но шум продолжался. Мои недовольные мысли с трудом пришли в порядок и медленно принялись фокусироваться на точке сбора, как спутники все сильнее притягиваются к планете. Пробравшись через несколько слоев подсознания, их собрание выдало пока еще отвлеченное суждение: это звонок телефона. Осознание этого факта резко встряхнуло. Я начал пробуждаться, все еще плохо соображая.
– Где я?
Вокруг было так темно, что не за что зацепиться взглядом, чтобы сориентироваться.
– Где этот проклятый телефон?
Теперь обстановка начала проясняться. Я протянул руку к тумбочке и принялся шарить по ней, пока не нашел источник звука. Поднес телефон к уху, неловко нажимая на зеленую кнопку.
– Алло? Алло?
Там уже повесили трубку. Я нажал на другую кнопку. Экран засветился. Двадцать три часа пятьдесят девять минут. Пришло сообщение о пропущенном звонке из… Координационного центра по трансплантации. Эффект электрического разряда. Вот теперь я проснулся окончательно. Я немедленно перезвонил. Линия была занята. Вот черт! Я выкарабкался из-под одеяла и сел на край кровати, чтобы не было соблазна снова заснуть. Я продолжал попытки дозвониться, пока наконец линия не освободилась.
– Добрый вечер, месье Претр. У нас, кажется, есть сердце для Михаэля.
– О! И что за сердце?
Михаэль! Несчастный Михаэль. Он появился на свет с одним из самых серьезных пороков, какие только существуют: левая половина его сердца – самая сильная – оказалась неразвитой. Таким образом, он жил лишь с одним желудочком, вместо двух. С половиной сердца. В три этапа – и столько же операций – мы изменили его кровообращение, чтобы создать систему, приспособленную к его сердечной недостаточности. Он хорошо перенес все операции, его тело и мозг развивались нормально, гармонично.
Сейчас ему было шесть лет. Но на протяжении последних восьми месяцев сердечная мышца стала слабеть. Его единственный желудочек расширился, а это очень плохой знак, и теперь его сила настолько уменьшилась, что сердце едва способно поддерживать кровообращение даже в состоянии покоя. Поэтому Михаэль оказался вынужден сидеть у себя в комнате и смотреть, как другие дети играют во дворе. Огонек его жизни, и без того маленький, так колебался, что грозил погаснуть в любой момент, просто так, без предупреждения, из-за какого-нибудь гриппа или аритмии. От малейшего дуновения ветерка.
Начался дьявольский обратный отсчет.
– Та же группа крови, семь лет, двадцать два килограмма. Хороший, сильный миокард.
