– Кристоф, сколько тебе нужно времени, чтобы ввести ему анестезию?
– Около часа.
– Со своей стороны я должен подготовить сердце к операции. Это будет долго, настолько оно опутано приращениями, и еще мне нужно будет восстановить много сосудов. Подготовительная работа тоже займет не меньше часа, а то и полтора.
– Хитенду понадобится больше трех часов на обратный путь. Подождем его звонка, чтобы начать давать наркоз.
Мы привыкли брать трансплантаты на расстоянии, когда наши действия координируются по телефону и должны быть синхронны, чтобы свести к минимуму время, в течение которого новое сердце будет в неблагоприятных условиях. С того момента, когда его заберут, и до тех пор, пока кровь реципиента снова не потечет по его коронарным артериям и мышцам, асфиксия будет полной, оно будет совершенно лишено кислорода. Как при задержке дыхания. Его клетки обратятся к энергетическим резервам, чтобы обеспечить базовый метаболизм и сохранить себе жизнь. Когда они будут исчерпаны, клетки не смогут поддерживать свою структурную целостность и умрут. К вопросу о том, насколько ключевую роль в этой гонке на выживание играет время.
Пусть мы все уже наготове, Михаэля пока не везли в операционную. «Освобождающий» сигнал, окончательно запускающий процесс, всегда исходит от того, кто забирает орган, и сегодня это Хитенду, который должен своими глазами его увидеть и подержать в руках. Убедиться, что оно сильное.
Я вернулся в свой кабинет и лег на банкетку поспать еще немного. Прошел час.
– Сердце хорошее!
За тысячу километров от этого звонка огромный «океанский лайнер» – процесс трансплантации сердца ребенку – пустился в путь.
Аккуратно введен наркоз. Михаэль спал.
Теперь моя очередь.
Я надел шапочку, затянул маску, поправил очки на переносице и налобную лампу, настало время церемониала дезинфекции рук и предплечий. Вальтрауд, которая уже заканчивала подготовку инструментов, помогла мне надеть стерильные халат и перчатки.
Из разреза, сделанного скальпелем, выступила темно-синяя кровь, так мало было в ней кислорода. Подкожная ткань – слой жира – такая тонкая, что сразу показалась грудина. У этого ребенка и правда только кожа да кости. Он достиг стадии сердечной кахексии. Пищеварение требует хорошего кровообращения, а когда оно едва работает, то усвоение пищи происходит в малых количествах. «Когда сердце больно гриппом…»
Грудина рассечена в длину… в четвертый раз. Края аккуратно разведены в стороны. Большая бесформенная масса выполняла какие-то нечеткие движения, едва заметные. Ее нужно было освободить от спаек и четко выделить его основную структуру. Концы ножниц проникли между плоскостями расслоения сердца и сосудов, освобождая их от старых рубцов. Теперь можно продвигаться в глубину. Мы осторожно отодвинули объемное образование. Как будто обидевшись, оно немедленно ответило целой серией сокращений. Это признак чувствительности и чрезмерной возбудимости. От такого нарушенного ритма кровяное давление рухнуло. Кристоф поднял его инъекцией адреналина. Он наклонился к нам:
– Мне все труднее и труднее его удерживать.
– Вижу. Сердце действительно на пределе. Но я хотел бы еще немного продвинуться, прежде чем подключать аппарат. Рассечение так кровоточит, что мне хотелось бы как можно дольше не применять гепарин, чтобы организм по возможности сам коагулировал кровь на поверхности рассечений.
Я продолжал рассечение на небольшом расстоянии от этих чувствительных желудочков вдоль сосудов. Привычная анатомия с трудом возникала из массы рубцов подобно бюсту, возникающему из глыбы мрамора под резцом скульптора. Я снова приблизился к самому сердцу. Сначала оно дало себя задобрить, а затем снова принялось беспорядочно сокращаться. Давление упало так низко, что в какой-то момент я думал, что придется начать массаж, чтобы поднять давление. Еще один укол адреналина. Понемногу оно восстановилось. Я догадался о тревожных мыслях Кристофа и опередил его вопрос:
– Такие упражнения становятся слишком опасными. Введи ему гепарин, и будем переходить на аппарат.
Когда кровь стала более жидкой, мы ввели канюли и подключили их к аппарату искусственного кровообращения. Запуск. С этого момента кровообращение Михаэля зависело от аппарата, а не от слабого сердца, готового остановиться.
– Ну и где он там, перевозчик наш? Кто-нибудь знает?
– Нет, он выехал из той больницы больше трех часов назад, но с тех пор от него нет известий.
Постепенно я обнаружил, что дальше идти нельзя, так как гигантское сердце занимало слишком много места. У меня не было другого выхода, кроме как удалить его.
Были времена, когда это действие – высшая степень точки невозврата – выполнялось только тогда, когда трансплантат уже находился в операционной. Такая предосторожность была продиктована страхом экстренного случая – вдруг спасительное сердце не успеют доставить. Сейчас это правило соблюдается не всегда, особенно когда нужно такое сложное иссечение, как сегодня, просто чтобы не затягивать время асфиксии нового сердца. В идеале к его прибытию все должно быть готово для пересадки. Я поставил зажим на аорту. И прежде, чем отсечь ее, провозгласил:
– Alea jacta est! Теперь только полагаться на милость Божию.
Входящие и исходящие сосуды отделены. Затем левое предсердие, куда входят легочные вены. Освободив таким образом сердечную полость, я взял в руки эту аморфную массу и извлек ее из грудной клетки. Я еще чувствовал слабые сокращения. Они выглядели немного патетическими, потому что они – самые последние. Последние содрогания агонизирующего органа. Я положил его в кюветку. Господи, какое оно огромное! Оно величиной с грейпфрут. После него осталась зияющая, темная, устрашающая дыра. И еще очень тревожная для того, кто всегда видел на этом месте сердце. Я взялся за реконструкцию легочной артерии. Через сорок пять минут накладывания швов мы были готовы к имплантации трансплантата.
Но его еще не было.
Хитенду все еще не прибыл, а ведь прошло уже четыре часа с тех пор, как он должен был выехать.
– Где там эти авиаторы?
Ожидание становилось тревожным. Мы знаем, как быстро высыпаются песочные часы резервов сердца. Уже сейчас их явно очень мало, а нам известно, что миоциты – мышечные клетки сердца – не могут жить бесконечно в состоянии апноэ. Меня охватила глухая злоба. На самого себя, что согласился принять сердце, которое находилось так далеко для такой сложной трансплантации. На Хитенду, которого до сих пор не было. На судьбу, которая смеялась над нами. Чтобы успокоиться, я снова взял в руки кюветку, в которой лежало удаленное сердце. Оно было неподвижно. Жизнь оставила его. Хотя я и знал, что оно было серьезно больно, я все-таки был удивлен, что оно так быстро сдало свои позиции. Стоило только вынуть его из груди, как оно сразу прекратило борьбу, которую так отважно вело на грани разрыва в течение стольких месяцев. И тут, наконец, Кристоф…
– Они только что сели в аэропорту. Пока приедет скорая помощь… В общем, они будут здесь через двадцать минут.
