Эти последние двадцать минут сами тянулись бесконечно. По моим биологическим часам прошел уже целый час. Я продолжал ворчать на несогласованность действий, на Хитенду, на себя самого. И наконец-то! Вдалеке послышалась сирена скорой помощи. Прошло еще добрых пять минут, прежде чем коридор ожил, открылись двери нашей операционной и появился Хитенду.
– Хитенду, чтоб тебя, где вас черти носили?
– Так, Рене, не ори! Быстрее не могли. Не так все просто.
– Ладно, позже разберемся. Беги мыться, встанешь напротив. Барбара, встань справа от меня.
Вальтрауд приняла пластиковую упаковку, обрезала верхнюю часть и подала мне открытый пакет. Моя рука погрузилась в ледяную воду. Я вынул столь долгожданное сердце и осмотрел: оно было вялым, холодным, красивого желто-коричневого оттенка. Оно помещалось у меня на ладони. Размером с лимон. Мгновение я смотрел на него… и меня охватила дрожь. Очень неприятная. Дрожь сомнения. Как раз из-за его размеров. Мне казалось, что оно лишь частично сможет заполнить зияющую дыру и окажется слишком маленьким и слабым, чтобы обеспечить кровообращение Михаэля. Тревога росла, у меня задрожали колени. Но, в любом случае, у меня не было другого выбора, кроме как имплантировать его. Жребий брошен уже давно. Я сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя, и попытался мыслить логически, твердя себе: «Это сердце работало у ребенка того же возраста. У них один и тот же вес, одна и та же циркуляторная нагрузка. И нет никаких причин, чтобы оно не смогло поддерживать такое же кровообращение. Это не оно маленькое, это брешь, оставленная другим сердцем, большая».
Я поднес его к полости в грудной клетке. Зияющая пустота, против всех законов природы, не давала мне покоя. Я поспешил заполнить ее, поместив туда новое сердце. В этой обширной пустоте оно казалось еще более хрупким. Мне отчасти казалось, что мы ставим моторчик от газонокосилки под капот большущего седана. Я начал первый, самый глубокий шов, который соединит новое сердце с левым предсердием Михаэля. Затем принялся за шов на аорте. Закончив, я удалил оттуда воздух и снял аортальный зажим. Это ключевой момент, так как теплая кровь будет снова орошать сердце и положит конец долгой задержке дыхания, которая началась в момент изъятия в Италии. Стресс асфиксии, который медленно и неумолимо действовал все сильнее, наконец исчез. Мы только надеялись, что он не дошел до стадии клеточных повреждений. Мы сделали паузу, принимая во внимание важность момента. При вливании крови разогретый орган должен вернуться к жизни. Это один из двух моментов истины при трансплантации.
Прошло двадцать секунд, на первый взгляд ничего не происходило: миокард оставался дряблым, он бездействовал. Тридцать секунд – по-прежнему. Я тронул желудочек пинцетом. Никакой реакции. Я не удержался от угрожающего взгляда на Хитенду. Он пристально разглядывал сердце, скорее всего для того, чтобы не смотреть на меня. Тем не менее я как в зеркале видел, что он тоже волнуется. Шестьдесят секунд – сердце вздрогнуло. Восемьдесят – еще раз, а затем – первое сокращение. Наконец-то! Оно произошло с некоторым запозданием, но оно сильное. Через десять секунд – второе, за ним еще одно, а затем еще. Они уже следовали одно за другим, и частота их возрастала. Появился сердечный ритм с такой типичной, чарующей тональностью. Эта мелодия приятна для нашего слуха, она дарит надежду и успокаивает. Особенно сейчас. Мы одновременно выпрямились. Наши взгляды встретились. Мы едва сдержали вздох облегчения. Мы слишком хорошо знали, что, даже если первый тур за нами, победа еще не гарантирована.
Как гребцы, мы продолжали в том же темпе, наши движения были ритмичны, синхронны, дополняли друг друга. Нам еще оставалось три соединения: две полые вены и легочная артерия. Это делается, когда сердце бьется, но вхолостую, так как вся кровь проходит через аппарат. Этот момент полного покоя важен для миокарда: он без нагрузки, но орошается, то есть находится в наилучших условиях, чтобы зарядиться энергией, чтобы «залечить» свои раны.
Через три четверти часа – последний шов, последний узел, последняя нить обрезана ножницами. С технической точки зрения трансплантация завершена: сердце связано с новым организмом. Мы готовы дать ему нагрузку, заставить его работать. Это второй важный момент истины, второй тур этой напряженной партии. Сначала мы должны были узнать, вернется ли к жизни это новое сердце, а теперь нужно убедиться, что оно сможет выполнять свою функцию. Поток венозной крови, проходящий через аппарат, сократился. Очень осторожно мы дали сердцу наполниться. Своими сокращениями оно выбрасывает кровь в организм. Кривая артериального давления показывала пульсацию и толчки. Но все же вскоре желудочки стали напрягаться, утомляться от усилий. Давление резко упало. Очевидно, что им не хватало необходимой мощности, чтобы обеспечить кровообращение. Снова возникало опасное сомнение. Сердце слишком маленькое? Слишком пострадало от долгой асфиксии? Я снова пожалел, что согласился на это предложение. Кровообращение снова проходило через аппарат, вернув сердечную мышцу в состояние полного покоя. Для нового восстановления. Наш последний шанс крылся в этой релаксации, в надежде, что миоциты не умерли, а только оглушены, и, если их поберечь, они постепенно наберутся сил.
После часа такого отдыха мы осторожно начали чередовать частичную нагрузку, немного напрягая миокард, и фазы восстановления. Такой режим приведения в норму травмированной мышцы уже позволил нам «спасти» несколько сердец, сильно пострадавших изначально.
И теперь силы стали возвращаться. Очень медленно. А вместе с ними и надежда. После полутора часов этих бережных упражнений циркуляторную нагрузку можно было целиком передать сердцу. Новое ожидание, «боясь моргнуть», если вспомнить о хрупкости равновесия. И все же с этого момента время играло на нашей стороне. Действительно, нам удалось увидеть, как восстановление продолжается, желудочки все увереннее выполняют свою работу. К нам окончательно вернулась надежда.
С огромным облегчением я выпрямился. И снова меня охватил трепет. На этот раз – трепет уважения и величия. Это сердце, такое маленькое в сравнении с огромной полостью, в которую его поместили, с великолепной силой и храбростью выполняло свою тяжелую работу. И в этот самый момент у него как будто появился собственный характер. Доблестный, цепкий, энергичный. А потом я осознал его феноменальный потенциал. Его каждодневную титаническую работу – восемьдесят тысяч сокращений в день равны двум марафонским дистанциям для бегуна, и это повторяется постоянно, днем и ночью, без всяких остановок. А оно будет выполнять эту работу… каждый день всей жизни.
Еще полчаса. Теперь сокращения проходили без спазмов и задержек. Сердце работало мягко, с гибкостью великого атлета. Все шло как по маслу. На этот раз мы выиграли и второй тур, победа за нами.
Краем глаза я заметил, что Хитенду ловит мой взгляд. Я поднял голову. Он не дал мне задать вопрос:
– Рене, я сделал все, что смог, чтобы оказаться здесь как можно быстрее.
– Я знаю, Хитенду. Извини, что был так резок с тобой. Нервы сдали. Я действительно боялся, как бы мы не пересадили уже умершее сердце. Боялся, что оно никогда не заработает. Сегодня мы едва успели. Вы закончите? Мне нужно сделать пару звонков.
