— Тебя же должны были взять ночью, — он сощурился. Увидел, что она пытается встать и рявкнул. — Револьвер тоже.
Револьвер лег на землю рядом с пистолетом. Керринджер сказала:
— Отпусти ребенка. Вам же все равно, она или я.
— А лучше обе, — мужчина оскалился. — Иди сюда. Медленно.
Рэй начала вставать на ноги. Она надеялась только, что шатает ее достаточно сильно, чтобы она выглядела беспомощной. На поясе сзади у нее висел нож, который она отобрала у паренька совсем недавно. Хорошо, что это обычный армейский нож. Лить здесь кровь холодным железом она поостереглась бы. Туман стелился по земле, обвивал ноги. Только жертвенник стоял сам по себе, и тумана там не было.
Она сделала два шага. Гвендоллен смотрела на нее огромными перепуганными глазами. С трудом Рэй улыбнулась девочке.
— Может, если убить двоих, мне сочтется за то, что я не знаю обряда, — сказал громила.
— Тогда начинай с меня. Я не буду просто смотреть.
— Хочешь, чтобы девчонка смотрела? — он ухмыльнулся. Расслабил руку с ножом, посчитав, что без оружие одна окровавленная женщина не опасна.
Гвендоллен неожиданно впилась зубами в торчащее из куртки запястье. Громила оттолкнул ее от себя, и Рэй бросилась вперед. Вместе с ней вперед прянул туман. Она перемахнула жертвенник, на бегу вытаскивая нож. Мужчина успел перехватить ее руку, отступил на шаг, запнулся о камень, начал падать, увлекая за собой и Керринджер. Что-то очень холодное и болезненное скользнуло по коже на боку. Вдвоем они покатились по земле и острым обломкам камней. Вокруг тек туман.
— Я — Граница, — едва слышно прошелестел далекий голос.
А потом из-за плеч Рэй выскользнули две тонкие призрачные руки и вцепились в горло человеку. Мужчина дернулся, лицо его покраснело, глаза расширились.
Туман схлынул, и остались просто старые камни, и озеро внизу, и серое небо, и моросящий дождь. Рэй оперлась о жертвенник, попыталась встать. Не удержалась, осела на землю. Привалилась боком к разрисованному камню. Гвендоллен с плачем кинулась к ней, уткнулась лицом в плечо, в мокрый свитер. Рэй обняла ее. Бок отозвался острой внезапной болью.
— Ой, — тихо сказала девочка и отстранилась. Керринджер опустила глаза. На боку у нее расползалось пятно, пачкая красным серый свитер и серый камень жертвенника.
Где-то вдалеке выли полицейские сирены.
Стеклянная башня
В канун Самайна Рэй снился вереск. Красный как кровь вереск, прорастающий сквозь белые кости. Туман стелился над полем, и кто-то шел в этом тумане. Рэй знала, кто. Она хотела позвать, но не смогла, словно слова замерзли в гортани.
Было холодно. Иней ложился на красный вереск, стебли его замерзали, становились хрупкими и ломались под сапогами.
Король-Охотник шел по замерзающему полю, в руке его было копье, голова увенчана короной из оленьих рогов, плащ за плечами багрян, по охряному полю рубахи бежали в бесконечной погоне вышитые гончие. И кто-то шел ему навстречу, выходил из ледяной дымки. Рэй застонала во сне и отчаянно захотела проснуться. Сон не отпускал.
Каждый год перед Самайном ей снился Кертхана, Король-Охотник Другой стороны. Красная вересковая пустошь не снилась никогда. Откуда-то Рэй знала — это не просто сон, где-то за туманом Границы заиндевелые стебли ломаются под ногами у Охотника, а навстречу ему из ледяной дымки надвигается что-то, названия чему у Керринджер не было. Пробившееся через тучи солнце сияло на острие копья Кертханы, а в груди у Рэй мучительно ныло от предчувствия беды.
Налетел ветер, пригнул к земле стебли вереска, отряхивая с них ледяные оковы. Дымка отпрянула, открывая того, кто был в ней. Женщина вспомнила слово — фомор.
Он весь был словно каким-то перекрученным, как будто наполовину освежеванным, наполовину обмороженным, суставы изгибались под неестественными углами, кое-где прямо на мышцы и сухожилия нарос лед. Левая половина тела дрожала и расплывалась, как будто бы это существо было еще не окончательно здесь. В правой руке он волок за собой меч, похожий на сталактит.
И над всем этим плыло лицо. Строгое, мучительно красивое лицо статуи. Прямо из высокого лба прорастали зубцы ледяной короны, смерзшиеся волосы висели сосульками. Фомор нависал над Охотником, на две головы выше рослого и плечистого Кертханы. Рэй закричала во сне.
Они сошлись на красном поле, сверкало копье Короля-Охотника, льдисто поблескивал меч фомора. Ломались вересковые стебли под ногами, стелился над вереском туман.
Дважды копье Короля-Охотника поразило замороженное тело пришельца. Оба эти удара были бы смертельными для человека и опасными — для сида. Лицо фомора под ледяной короной осталось неподвижным. Крови не было. Трижды Кертхана едва сумел уйти от страшного меча, еще один принял на древко копья. Во сне Рэй отчетливо видела его побелевшее лицо, сжатые губы, видела, как замерзают на лбу капли пота.
Древко треснуло под страшным ударом и разломилось. Охотник пошатнулся, рухнул на одно колено. Корона из оленьих рогов упала куда-то в заросли вереска. Ледяной сталагмит глубоко вошел в грудную клетку, охряная рубаха за миг потемнела от крови.
Рэй проснулась. Над ней нависал больничный потолок, тускло подсвеченный холодным светом настольного ночника. Было тихо, и через эту ватную тишину не мог пробиться даже писк медицинской аппаратуры.
Почти две недели Рэй смотрела на этот потолок, просыпаясь. Джон Маккена подсуетился, чтобы у нее была отличная одноместная палата в частной клинике. Врачи, сиделки, свежие цветы на прикроватной тумбочке. Первые дни она не помнила ни цветов, ни сиделок, все тонуло в мутной пелене, через которую иногда пробивался голос отца или Ника О’Ши. Потом стало лучше.
Вокруг стремительно раскручивалась пружина наступающего Самайна. Приходили из тумана твари, магистрат назначал за них награду, Уильям Керринджер, оружейник и бывший «охотник на фей», мотался вдоль Границы с сидским мечом за плечами. Детектив О’Ши по кусочкам собирал информацию об одной старой секте из рыбацких кварталов — скорее потому, что хотел знать, чем потому, что вынуждала работа. Медленно заживала резаная рана в боку у Рэй. А она мучительно думала о том, что ее кровь попала на жертвенный камень в развалинах на берегу озера. Что жертва была принесена.
Днем в канун Самайна она почувствовала такую тревогу, что выбралась из больничной постели и начала мерить палату шагами, пока нытье в боку и тупая боль в голове не заставили ее лечь обратно. Перепуганная сиделка позвала врача. Врач посоветовал принять снотворное.
Часы на прикроватной тумбочке показывали четыре после полудня. За окном вступали в свои права осенние сумерки. Медленно Рэй попробовала вздохнуть, чувствуя, что сон все еще рядом, слишком реальный, слишком настоящий, чтобы быть просто сном. Что-то было не так, и ей потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы понять. В первый раз в канун Самайна рога Охоты молчали.
