Было около двух часов ночи, когда охранник протянул мне сухой паек. Я ел столько, сколько мог. Аппетита совсем не было. Когда я осмотрелся, то увидел совсем новый Коран, он сделал меня счастливым. Я поцеловал Коран и вскоре уснул. Это был самый крепкий сон в моей жизни.
Крики моих товарищей разбудили меня рано утром. Блок «Оскар» вдруг оживился. Никогда не подумал бы, что еще в нескольких холодильных камерах там держали людей. Я считал, что я в блоке один, но на самом деле там были и другие заключенные. Я не мог их услышать, потому что они были без сознания после долгих и суровых наказаний. Пока охранники приносили еду, мы знакомились друг с другом. Мы не видели друг друга из-за особого строения блока, но могли слышать.
— Салам алейкум!
— Алейкум ассалам!
— Кто вы?
— Я из Мавритании… Палестины… Сирии… Саудовской Аравии…
— Как дорога?
— Я чуть не замерз насмерть, — крикнул один парень.
— Я спал всю дорогу, — ответил Ибрагим.
— Зачем мне под ухо положили пластырь? — спросил третий.
— Кто сидел передо мной в грузовике? — спросил я. — Он постоянно двигался, и охранники избивали меня всю дорогу от аэропорта до лагеря.
— Меня тоже, — ответил другой заключенный.
Мы называли друг друга по номерам, которые нам выдали в Баграме. Мой номер был 760. В камере слева от меня был 706, Мохаммед аль-Амин из Мавритании. Ему было около 20 лет, его схватили в Пакистане и продали американцам. Хоть он и мавританец, он никогда не был в Мавритании. Я мог понять это по его саудовскому акценту. Справа от меня был парень с Мальдив, его номер 730. Он плохо говорил на арабском и сказал, что его схватили в Карачи, где он учился в университете. Передо мной, друг напротив друга, сидели суданцы
[23].
Завтрак был скромный: одно вареное яйцо, кусок хлеба и что-то еще, название чего я не знаю. Это было впервые, когда я поел что-то горячее с тех пор, как я покинул Иорданию. Ах, чай был бесподобный! Я люблю чай больше, чем любую еду. Чай — это обязательная часть рациона людей, живущих в теплых регионах. Звучит противоречиво, но это правда.
Вокруг было много невнятных разговоров. Было просто приятно, что люди рассказывали друг другу свои истории. Многие заключенные страдали, кто-то больше, кто-то меньше. Себя же я считал не самым удачливым, но и не самым невезучим. Некоторых схватили вместе с их друзьями, и эти друзья словно исчезли с лица земли, скорее всего, их отправили в другие союзные страны, чтобы допрашивать с помощью пыток. Например, в Египет или Иорданию. Я считал прибытие на Кубу большой удачей, поэтому сказал братьям: «Так как вы, парни, не совершали преступлений, вы не должны бояться. Лично я буду сотрудничать, потому что никто не будет меня пытать. Я не хочу, чтобы кто-то из вас испытал то, что пережил я в Иордании. В Иордании они едва ли ценят сотрудничество».
Я ошибочно думал, что худшее позади, поэтому мало беспокоился о том, сколько времени понадобится американцам, чтобы понять, что я не тот, кого они ищут. Я верил в американское правосудие слишком сильно, поэтому делился своей верой с заключенными из европейских стран. Мы все примерно понимали, как работает демократия. Другие заключенные, например, с Ближнего Востока, не верили в это и не полагались на американское правосудие. Они основывались на жестокости американских экстремистов по отношению к мусульманам и арабам. С каждым днем оптимистов становилось все меньше. Методы допроса становились все хуже и хуже, и, как вы потом увидите, люди, ответственные за Гуантанамо, нарушили все принципы, на которых основаны Соединенные Штаты. Нарушен был даже принцип Бена Франклина: «Те, кто готовы пожертвовать насущной свободой ради малой толики временной безопасности, не достойны ни свободы, ни безопасности».
Все мы хотели компенсировать месяцы молчания, мы хотели сбросить с себя всю злобу и боль и слушали удивительные истории друг друга на протяжении следующих 30 дней в блоке «Оскар». Когда нас потом перевели в другой блок, многие заключенные плакали из-за того, что их разлучили со своими новыми друзьями. Я тоже плакал.
Группа следователей появилась в моей камере.
— Резервация! — сказал один из охранников, держа длинные цепи в руках.
Резервация — это кодовое слово для того, чтобы забрать кого-то на допрос. Хотя я и не понимал, куда меня ведут, я выполнял все их приказы, и меня привели к следователю. Его звали Хамза, или, по крайней мере, так его называли, и на нем была военная форма США. Он был служащим разведки в Национальной гвардии Кентукки, настолько парадоксальный человек, насколько вообще можно это вообразить. Он хорошо говорил на арабском, с иорданским акцентом. Было ясно, что он вырос среди людей, говорящих на арабском
[24].
Мне было страшно, когда я вошел в комнату в «Коричневом доме». На спине Хамзы висел CamelBak, рюкзак с водой, из которого он изредка попивал. Я никогда раньше такого не видел. Я думал, что они будут пользоваться этой штукой при допросе. Я не знаю, почему я вообще был напуган, но на меня очень сильно повлияло то, что я не знаю Хамзу, ни разу не видел такой водяной рюкзак, как у него, и то, что я не ожидал увидеть военного.
Пожилой джентльмен, который допрашивал меня прошлой ночью, вошел в комнату с горстью конфет в руках и представил мне Хамзу. «Я выбрал Хамзу, потому что он говорит на твоем языке. Мы будем задавать тебе вопросы о твоем кузене Абу Хафсе. Я скоро уйду, но моя замена позаботится о тебе. Скоро увидимся». Он вышел из комнаты, оставив меня наедине с Хамзой.
Хамза был дружелюбным парнем. Он был офицером в запасе армии США, который верил, что ему в жизни очень повезло. Хамза хотел, чтобы я снова рассказал ему свою историю, которую я рассказывал раз за разом в течение последних трех лет. Следователи постоянно спрашивали меня об этом. Каждый раз, когда они только начинали шевелить губами, я уже знал, о чем будут вопросы. Каждый раз я говорил одно и то же. И каждый раз, когда я доходил до рассказа об Иордании, они жалели меня. Хамза не был исключением.
