Еще два месяца мы спорили.
— Отведите меня в суд, и я отвечу на все вопросы, — говорил я команде.
— Суда не будет, — отвечали они.
— Вы мафия? Вы крадете людей, запираете их и шантажируете, — сказал я.
— Вы, парни, настоящая проблема для закона. Мы не можем применить к вам обычный свод законов. Нам хватит только косвенных доказательств, чтобы уничтожить тебя, — сказал Том.
— Я же ничего не совершал против вашей страны, не так ли?
— Ты — часть большого заговора против США! — сказал Том.
— Вы можете сказать это кому угодно! Что я сделал?
— Я не знаю, ты мне скажи!
— Смотрите, вы похитили меня из моего собственного дома в Мавритании, не на поле боя в Афганистане, потому что вы подозревали меня в причастности к заговору «Миллениум», к которому, как вы знаете сейчас, я не причастен. Так что дальше? Для меня это выглядит так, будто вы хотите повесить на меня что-то.
— Я не хочу ничего вешать на тебя. Просто мне жаль, что ты не видел документы, к которым у меня есть доступ, — сказал Роберт.
— Мне неважно, что написано в документах. Я просто хочу, чтобы вы посмотрели на сообщения от января 2000 года, связывающие меня с заговором «Миллениум». И теперь, после сотрудничества с Ахмедом Рессамом, вы знаете, что я не причастен к нему.
— Не думаю, что ты причастен к нему, и также не верю, что ты знаком с Ахмедом Рессамом, — сказал Роберт. — Но я знаю, что ты знаешь людей, которые знают Рессама.
— Я не знаю, но не вижу проблемы, если все дело в этом, — ответил я. — Знать кого-то — это не преступление, кто бы этот человек ни был.
Молодой египтянин, который в тот день был переводчиком, пытался убедить меня сотрудничать. Почти как и все остальные переводчики в Гуантанамо, он называл себя Мохаммед.
— Слушайте, я пришел сюда, жертвуя своим свободным временем, чтобы помочь вам, парни. Единственный способ помочь себе — говорить, — сказал он.
— Тебе не стыдно работать на этих злых людей, которые арестовывают твоих братьев по вере без какой-либо причины, кроме того, что они мусульмане? — спросил я его. — Мохаммед, я старше тебя, я знаю больше языков, у меня лучше образование, и я был в гораздо большем количестве стран, чем ты. Я понимаю, что ты здесь, чтобы помочь самому себе и заработать денег. Если ты и пытаешься обмануть кого-то, то только самого себя!
Я так взбесился, потому что он говорил так, будто я ребенок. Роберт и Том просто смотрели.
Подобные разговоры случались раз за разом во время допросов. Я продолжал говорить: «Вы говорите мне, почему я здесь, я буду сотрудничать. Вы не говорите мне, я не буду сотрудничать. Но мы всегда можем поговорить о чем угодно, кроме допроса».
Роберту понравилась эта идея. Он уверил меня, что попросит своего начальника предоставить ему причины моего ареста, потому что сам он их не знал. Тем временем он много рассказал мне о культуре и истории Америки, США и Исламе, США и арабском мире. Мне начали показывать фильмы. Я посмотрел «Гражданскую войну», «Мусульман в США» и несколько других передач о терроризме с «Линии фронта». «Все это дерьмо случается из-за ненависти, — говорил он. — Ненависть — причина всех бед».
— Я буду показывать тебе доказательства одно за другим, — сказал однажды Роберт. — Есть один важный парень из «Аль-Каиды», который говорит, что ты вовлечен.
— Полагаю, вам не нужно меня спрашивать о чем-либо, если у вас есть свидетель. Просто отведите меня в суд и уничтожьте меня, — сказал я. — Согласно вашему свидетелю, что я сделал?
— Он сказал, что ты — часть заговора.
Я уже очень устал от слов «Большой заговор против Соединенных Штатов». Сколько бы я с ним ни спорил, Роберт не давал мне ни за что зацепиться.
Что насчет Тома из нью-йоркской полиции, он не особо любил спорить.
— Если правительство считает, что ты причастен к чему-то, они отправят тебя в Ирак или обратно в Афганистан, — сказал он
[45].
— Так что, если вы будете пытать меня, я расскажу вам все?
— Нет, смотри. Если мама спрашивает ребенка, сделал ли он что-то плохое, он может соврать. Но, если она ударит его, он во всем сознается, — ответил Том.
Мне нечего было ответить на эту аналогию. В общем, тем «важным парнем из «Аль-Каиды» оказался Рамзи бен аль-Схиб. Они сказали, что Рамзи сказал, будто я помог ему добраться до Чечни с двумя другими парнями, которые впоследствии оказались среди угонщиков самолетов, но я этого не делал. Хоть я и видел его один или два раза в Германии, я даже не знал, как его зовут. Если бы я и помог им добраться до Чечни, это не было бы преступлением. Но я не совершал и этого.
К тому времени я знал о всех пытках, которым подвергся Рамзи бен аль-Схиб после ареста в Карачи. Свидетели, которых также задержали вместе с ним, сказали: «Мы думали, что он мертв. Мы слышали его плач и крики день и ночь, пока его не забрали от нас». По лагерю ходили слухи, что он умер от пыток. Пытки от надзирателей были обычным делом и исполнялись профессионально. Я слышал много рассказов об этом от заключенных, которые даже не знали друг друга, так что это точно была правда. И, как вы позже увидите, я подвергся пыткам в Гуантанамо так же, как и многие другие заключенные. Да вознаградит нас всех Аллах.
— Я не верю в пытки, — сказал Роберт.
Я не рассказал ему, что знаю о том, что Рамзи пытали. Но то, что правительство отправило меня, Мамдуха Хабиба и Мохаммеда Саад Икбала в другую страну под стражу с применением пыток, означало, что правительство верит в пытки. То, во что верит Роберт, не имело особого значения по сравнению с правосудием США во времена войны
[46].
Что касается Тома, ему нужно было получить из меня информацию как можно скорее, используя классические полицейские методы. Однажды он предложил мне еду из Макдональдса, но я отказал, потому что не хотел быть ему должным.
