— Мы скучали по тебе, заключенный 760, — поприветствовал меня один из охранников лагеря «Эхо», когда меня вывели из фургона для перевозок. Пока мы шли по лагерю, невысокая девушка-сержант со светлыми волосами и восточным акцентом рассказала о новых правилах.
— Вы можете свободно передвигаться на территории лагеря, но вы не должны заступать за красную черту. Если честно, мне все равно, если вы нарушите это правило, но в таком случае не задерживайтесь там надолго, потому что, если камеры засекут вас, у нас будут неприятности, — сказала она, пока вела меня к моему новому дому. — Машина с едой прибывает к белой линии.
Затем она уточнила детали всех процедур, о которых я, к счастью, слушал в последний раз. В Гуантанамо есть много странностей. Например, мы с сержантом разговаривали как старые друзья, несмотря на то что на мне были наручники.
Из-за урагана с большинства окон в лагере «Эхо» сняли решетки. Подрядчики, которые в основном были из так называемых стран «третьего мира», зарабатывали очень мало, но все равно изо всех сил пытались сохранить необходимые условия в лагере. Они еще не успели поставить на место все решетки. Из своей камеры я видел мир, который все это время окружал меня. Он был так близок, но так недостижим. Я видел все комнаты для допроса и «Лагерь закона», где заключенные встречались со своими адвокатами. Домик, где переводчики и учителя смотрели телевизор, ожидая следующей встречи с заключенными. Еще я видел два здания, куда заключенные приходят, чтобы пообщаться с семьями по телефону или по Skype. На парковке неподалеку люди оставляли свои американские фургоны. Выходя из них, они выглядели уставшими от своей скучной и утомительной работы. Через забор, разделяющий лагерь перевозки и лагерь «Эхо», я увидел, что моего сада больше нет, не считая случайной травы и нескольких деревьев. Их стойкость сравнима со стойкостью тех из нас, кто смог выжить.
В течение следующих нескольких дней сотрудники Единой оперативной группы продолжали держать меня в курсе по поводу моей перевозки. Новости быстро приходили от охранников, от Организации исламского сотрудничества, от старших офицеров, от Службы за контролем психического здоровья и от главного врача. У всех были хорошие новости. Мне сказали, что все мои вещи упакованы и отправлены сотрудникам лагеря перевозки, чтобы их погрузили в самолет вместе со мной. Капитан Воздушных сил из Службы за контролем психического здоровья сказала, что планировала встретиться со мной в следующий понедельник, но сомневается, что я все еще буду здесь. Старший медицинский офицер, капитан ВМС, пришла лично дать мне лекарства от малярии — верный знак предстоящей перевозки. Между этими встречами большую часть времени я потратил на разговоры с охранниками о том, какие гаджеты мне следует приобрести, когда я буду дома. Еще меня интересовало, как посмотреть все фильмы, которые мне запрещали смотреть в Гуантанамо. Они рассказали мне о таких сервисах, как Netflix и Putlocker, и даже о пиратском скачивании фильмов.
Затем наступил тот самый день — воскресенье 16 октября 2016 года. Весь день люди в форме приходили и уходили, говоря либо совсем немного, либо вообще ничего. Все казалось нереальным, как будто я был единственным заключенным на всей территории. Мой любимый представитель Организации исламского сотрудничества снова пришла, и снова она широко улыбалась. Ночная смена так и не прибыла.
— Где другая смена? — спросил я одного из охранников, парня, который рассказал мне, как пользоваться всеми последними ошеломляющими гаджетами.
— Я бы хотел, чтобы они позволили мне быть единственным, кто выведет тебя отсюда, и последним, кто попрощается с тобой, — сказал он. Его молитвы были услышаны, он надел на меня наручники в последний раз.
Он стал менее общительным, когда настал день X. Все казались мрачными, и полную тишину нарушила только капитан, которая с улыбкой подошла ко мне и сказала: «У тебя осталось два часа. На это время мы закроем тебя».
«Это происходит на самом деле», — подумал я. Я вошел в камеру и услышал, как охранник закрывает дверь вручную, это был очень знакомый звук. Это происходило каждый раз, когда в лагерь приезжали гражданские, вроде подрядчиков или учителей. Я принял душ и побрился. После этого надел новую форму для заключенных, которую мне выдали. Старую одежду и вещи, принадлежавшие мне в камере, пришлось оставить. Я попытался посмотреть телевизор, затем почитать книгу, но ничего не вышло. Я просто ходил по камере, молился и тихо напевал. Это были самые долгие два часа в моей жизни.
— Вы готовы? — наконец спросила капитан через отверстие в двери.
— Да.
— Пожалуйста, протяните руки через отверстие, — сказал один из охранников.
Я протянул руки, и охранники надели на меня наручники. Они вежливо спросили, не слишком ли тугие наручники, в ответ я покачал головой. После этого охранники открыли дверь. Я был потрясен, увидев, сколько людей поместилось в таком тесном коридоре. Куда бы я ни посмотрел, я видел людей в форме, в том числе даже нетерпеливого переводчика с моей встречи с полковником. Но в этот раз он просто смотрел и ничего не сказал. До сих пор единственный раз я сталкивался с такой торжественностью только на похоронах. Я почти не говорил, только кивал, когда кто-то задавал вопрос.
Девушка-капитан вела за собой охранников и говорила, что им делать дальше.
— Отведите его к красной линии.
Красная линия была примерно в 60 шагах от моей камеры. Мне казалось, будто я могу слышать биение сердец, как в песне Black Eyed Peas «Boom Boom Pow». Казалось, что сопровождающие нервничали и из-за этого зашли слишком далеко. Капитану пришлось закричать на них: «Не пересекайте красную линию. Назад. Назад». Охранники послушались, отведя меня немного назад, и остановились прямо перед линией.
Большие ворота открылись, и появились новые сопровождающие. Они забрали меня у предыдущих охранников и не осмотрели мои наручники, как это принято. Они не сказали ни слова, пока выводили меня за ворота.
Там меня ждала другая группа, в том числе старший медицинский офицер и очень высокий белый мужчина в форме. Было темно, и я не смог рассмотреть его звание, но увидел рюкзак и распечатку моей последней фотографии. Он поднес фотографию к моему лицу, внимательно посмотрел и громко сказал: «Личность подтверждена». Вся члены группы выглядели так, будто только вернулись из долгого путешествия. Все они, кажется, были очень сонными, даже низкая чернокожая женщина, которая снимала меня всю дорогу с момента, как я вышел из своей камеры. Худой специалист со светлыми волосами присоединилась к ней в автобусе, который должен был доставить нас в аэропорт. Всю дорогу до Нуакшота они передавали друг другу камеру.
— На что-нибудь жалуетесь? — спросил старший медицинский офицер.
Я потряс головой.
— Нет.
Улыбка скользнула по его лицу, и он почти закричал: «Заключенный 760, я объявляю вас готовым к перелету».
Мы прошли через несколько ворот. Затем сели в автобус, который находился на пароме. Пока паром пересекал залив, наш автобус танцевал как дервиш. Мы вышли в аэропорту у задней двери грузового самолета, который был достаточно большим, чтобы в него поместился целый грузовик. Двигатели работали так громко, что всем приходилось кричать, чтобы передать самое простое сообщение. Меня повели к длинному трапу. Как только мы оказались в самолете, на меня надели наушники, а глаза закрыли повязкой, прямо как когда забирали меня с воздушной базы Баграма, чтобы доставить в бухту Гуантанамо. Хотя в этот раз меня не били и не унижали. Меня усадили в жесткое сиденье, которое находилось практически в углу самолета и не откидывалось. Я не осмелился пожаловаться, потому что боялся, что кто-то может передумать и отправить меня обратно в лагерь. Во время полета я потерял счет времени, борясь с невыносимой болью в спине, которая перешла на уши и голову, а вскоре и вовсе лишила меня возможности шевелиться.
