Сначала он показал мне фотографию турецкого заключенного, которого допрашивал ранее, и сказал: «Если ты расскажешь мне об этом парне, я закрою дело и отправлю тебя домой». Конечно, он обманывал меня.
Я посмотрел на фотографию и честно ответил: «Нет, я его не знаю». Уверен, что тому парню задали такой же вопрос обо мне, и он, должно быть, ответил так же, как и я, потому что нет ни единого шанса, что он знает меня.
Офицер Рами сидел слева от Абу Раада и записывал мои ответы.
— Ты пьешь чай? — спросил меня Абу Раад.
— Да, я люблю чай.
Абу Раад приказал принести мне большую чашку горячего чаю. Когда кофеин попал в кровь, мне стало очень уютно. Эти следователи знают, что делают.
— Ты знаешь Ахмеда Рессама? — спросил Абу Раад.
Об Ахмеде Рессаме меня спрашивали уже тысячу и один раз, и я делал все возможное, чтобы убедить следователей, что не знаком с ним. Если ты не знаешь кого-то, то ты просто не знаешь его, и с этим ничего нельзя поделать. Даже пытая тебя, они не получат никакой полезной информации. Но по какой-то причине американцы не верили, что я не знаю его, и хотели, чтобы иорданцы заставили меня признаться.
— Нет, я его не знаю, — ответил я.
— Клянусь Аллахом, ты знаешь его! — закричал он.
— Не клянитесь, — сказал я, хотя и знал, что для него по клясться Аллахом — это то же самое, что выпить чашку кофе.
Абу Раад продолжал ругаться.
— Вы думаете, я лгу вам?
— Нет, я думаю, что ты забыл.
Это было хорошо сказано, но тот факт, что американцы не предоставили никаких доказательств, очень сильно связывал руки иорданцам. Да, иорданцы пытают людей ежедневно, но для этого им нужны веские доказательства. Они не напрыгивают ни на кого просто так и не начинают его пытать.
— Я дам тебе ручку и лист бумаги, и я хочу, чтобы ты написал свое краткую автобиографию и имена всех своих друзей, — сказал он, закончив допрос, и попросил охранника вернуть меня в камеру.
Худшее было позади, по крайней мере, я так думал. Сопровождающие охранники были почти дружелюбными, когда надевали на меня наручники и повязку на глаза. Есть что-то общее между всеми тюремными охранниками в США, Иордании и Мавритании. Они всегда отражают настроение следователей. Если следователи счастливы, то и охранники счастливы, если нет, то нет.
Сопровождающие охранники чувствовали, что могли свободно поговорить со мной.
— Откуда ты?
— Из Мавритании.
— Что ты делаешь в Иордании?
— Моя страна выдала меня.
— Ты шутишь?
— Нет, я серьезно.
— Твоя страна просто дерьмо.
В иорданской тюрьме, как и в Мавритании и Гуантанамо, охранникам строго запрещено общаться с заключенными. Но почти никто не соблюдает эти правила.
— Мужик, ты умираешь с голоду, почему ты не ешь? — спросил меня один из сопровождающих.
Он был прав. Мои кости уже были хорошо видны, и кто угодно мог понять, что у меня серьезные проблемы.
— Я поем, только если вернусь домой. Меня не интересует тюремная еда. Мне нужна еда, приготовленная моей мамой, — ответил я.
— Дай Бог, ты выберешься отсюда, но пока что тебе придется поесть.
Я не хочу, чтобы вы подумали, что он хороший, его работа уже определяет его личность, но он чувствовал, что его страна несправедлива. Мне нужны были любые слова утешения, и он очень помог мне. Другие охранники присоединились к нам в коридоре и спросили его, откуда я.
Они открыли дверь моей темной камеры. Я чувствовал, будто сбросил с плеч огромную ношу. «Пройдет всего несколько дней, и они отправят меня домой. ДСР был прав», — подумал я. Иорданцы были в замешательстве от дела, которое им передали США, так же, как и я. Правительство США, очевидно, не дало никаких материалов, чтобы помочь иорданцам сделать свою работу. Стало не так страшно, и мне захотелось поесть.
Хитрый Я-Слежу-За-Тобой появился у моей камеры и дал мне 30 пронумерованных бумажек. Координация между следователями и охранниками была на высшем уровне. Я сразу же начал выполнять оба задания. Абу Раад сказал написать имена всех моих друзей, но это было просто смешно. У меня было так много знакомых, что мне понадобилась бы огромная книга, чтобы указать их всех. Поэтому я составил список своих самых близких друзей и обычное описание моей жизни, которое я уместил на 10 страницах. Впервые я хорошо спал.
Через несколько дней Я-Слежу-За-Тобой забрал мои исписанные и пустые бумажки. Он тщательно сосчитал их.
— Это все, что ты хотел написать?
— Да, сэр!
Я-Слежу-За-Тобой день и ночь наблюдал за заключенными через отверстия в стене. Чаще всего я не замечал его. Однажды он увидел, как я общаюсь с охранником, а потом забрал меня для допроса и расспрашивал, о чем мы разговаривали. А тот охранник исчез, и я его больше никогда не видел.
— Собирай свои вещи, — сказал охранник, разбудив меня с утра.
Я взял свое одеяло, Коран и одну библиотечную книгу. Я был очень счастлив, потому что думал, что меня собираются вернуть домой.
Охранник сказал мне взять в руки вещи и надел мне на глаза повязку. Они не отправили меня домой. Вместо этого я оказался в подвале в камере для нескольких заключенных рядом с тюремной столовой. Эта камера была грязной. Казалось, ее забросили очень давно. Я все еще хотел верить в лучший исход и думал, что она предназначена для трансфера заключенных, готовящихся к освобождению. Я очень устал, и в камере было так холодно, что я уснул.
Около половины пятого подали ифтар, и я медленно вернулся к жизни. На двери я заметил старую бумажку, на которой были написаны правила тюрьмы. Охранники забыли содрать ее. Я не должен был читать правила, но никто не идеален, а у меня появился шанс узнать что-то новое. Правила были такие:
(1) вам разрешается курить, только если вы сотрудничаете;
(2) разговаривать с охранниками запрещено;
(3) МККК посещает тюрьму каждые две недели;
(4) не разговаривайте с представителями МККК о своем политическом деле
[70].
Я был счастлив, потому что мог хотя бы отправить письмо своей семье, но я упустил одну важную деталь. Меня временно перевели в подвал, чтобы спрятать от Красного Креста во время игры в кошки-мышки, которая длилась на протяжении восьми месяцев. Именно столько я провел в Иордании.
