Через день охранники предлагали по пять минут прогулки. Я почти никогда не пользовался этим правом. Это не стоило того, чтобы терпеть наручники и повязку на глазах. Регулярно заключенных стригли, а каждое воскресенье охранники давали нам моющие средства, чтобы мы могли убраться в своих камерах. Они в это время мыли пол снаружи. В тюрьме было совсем не грязно.
Тюрьмой заправляли три человека: директор тюрьмы, или надзиратель, который был бедуином, и два его помощника, которые присматривали за нами. У них была примерно та же роль, что и у Единой оперативной группы в Гуантанамо. Полагаю, они не зависят от разведывательных служб, но на практике работают вместе и собирают информацию, каждый своими методами. Директор был очень большим парнем, который с гордостью носил свои бедуинские наряды. Каждое утро он обходил всех заключенных и спрашивал: «Как дела? Нужно что-нибудь?» Он всегда будил меня, чтобы задать этот вопрос.
В течение восьми месяцев в иорданской тюрьме я только однажды попросил у него бутылку для воды, и он принес мне ее. Я хотел поставить ледяную воду, набранную из-под крана, на обогреватель, чтобы иметь немного теплой воды и самостоятельно позаботиться о гигиене. Я думаю, это хорошо, что директор обходил всех заключенных. Тем не менее шансы, что заключенные разберутся со своими проблемами с его помощью, стремились к нулю. Более того, директор активно принимал участие в пытках. Еще он следил, чтобы каждый заключенный получал еду три раза в день: завтрак около семи утра, примерно в час дня обед, состоящий обычно из курицы и риса, и на ужин что-нибудь легкое с чаем.
Два офицера-ассистента беспрестанно патрулировали коридор и проверяли каждого, в том числе и следили за тем, чтобы охранники соблюдали правила. Один из офицеров отвечал за так называемые «внештатные операции», например, захват или обыск домов.
Кроме них были следователи. Иорданские следователи работали плечом к плечу с американскими коллегами с тех самых пор, как началась операция под названием «Война против терроризма». Людей допрашивают не только в Иордании, но и за ее пределами. Их агенты работают в Афганистане, где у них есть преимущество — обычная внешность жителя Ближнего Востока. Сначала иорданцев рассматривали как потенциальных помощников для выполнения грязной работы. Тот факт, что иорданцы активно используют пытки во время допросов, должно быть, впечатлил правительство Соединенных Штатов. Но была одна проблема. Иорданцы не захватывают людей и не пытают их просто так. У них должна быть веская причина применять мучительные пытки. По мере того, как американцы грешили все увереннее, они стали брать грязную работу в свои руки. Тем не менее быть арестованным и доставленным в иорданскую тюрьму — это уже пытка.
В Иордании у меня было три следователя: Абу Талал, который допрашивал меня всего несколько раз, офицер Рами, который старался больше всех, чтобы сдвинуть с мертвой точки мое дело, пока не сказал, что с его стороны больше работы не осталось и дело закрыто, и Абу Раад, их главный. Абу Раад не только управлял командой следователей в Иордании, но и допрашивал заключенных в Гуантанамо, и, вероятно, в каких-то еще секретных местах в Афганистане и других странах. Кажется, он хорошо известен в Иордании, как я потом узнал от заключенного в Гуантанамо. Абу Раад, казалось, был весьма опытным. Он увидел мое досье всего один раз и решил, что мое дело не стоило его «драгоценного» времени, и поэтому не удосуживался заняться мной. Они втроем знали гораздо больше о джихаде, чем все их американские партнеры.
— Знаешь, ульд Слахи, единственная твоя проблема — это время, которые ты провел в Канаде. Если ты на самом деле не сделал ничего плохого в Канаде, то в тюрьме тебе не место, — заключил офицер Рами после нескольких наших встреч.
Он был специалистом по Афганистану. Он лично посещал лагеря для учений как агент под прикрытием, во время войны с коммунизмом. Когда я проходил учения в Аль-Фаруке в 1991 году, он работал под видом студента в Хальдене
[71]. Он подробно расспросил меня о поездке в Афганистан и был удовлетворен моими ответами. В этом, по сути, и заключалась его работа. Зимой 2001 года его отправили, может быть, под прикрытием, в Афганистан и Турцию, чтобы помочь США захватить моджахедов, и я увидел его снова летом 2002 года, когда он вернулся с большим количеством фотографий. Отчасти его задание заключалось в том, чтобы узнать все, что можно, обо мне от других заключенных в Афганистане, но, кажется, у него ничего не вышло. Офицер Рами показал мне фотографии. Я никого не узнал и чувствовал себя нелепо. Зачем они показали мне больше ста человек, если я никого из них не знаю? Это бред. Обычно следователи спрашивают о людях, с которыми ты как-то связан. Поэтому я решил узнать хотя бы одного человека.
— Это Гамаль Абдель Насер, — сказал я.
— Ты издеваешься надо мной, что ли?! — закричал офицер Рами.
— Нет-нет, мне просто на мгновение показалось, что это он.
Насер, бывший президент Египта, умер до моего рождения.
— Эти люди из той же банды, что и ты, — сказал Рами.
— Может быть. Но я их не знаю, — сказал я.
На этот он почти никак не отреагировал и стал просто рассказывать о своей поездке в Афганистан.
— Вы очень смелый, — заметил я, чтобы подтолкнуть его говорить еще.
— Знаешь, американцы используют умное оружие, которое преследует цель, основываясь на изменениях температуры. Многих братьев так захватили, — сказал офицер Рами в густом облаке сигаретного дыма.
Офицер Рами был агрессивным, но не жестоким, кроме пары случаев. Один из них произошел прямо перед моим отъездом из Иордании
[72].
Бум! Он ударил меня по лицу, а потом головой о стену. Я заплакал, но скорее от отчаяния, чем от боли.
— Ты не мужчина! Я заставлю тебя вылизать грязный пол и рассказать мне все о себе, начиная с момента, когда ты вылез из вагины своей матери, — сказал он. — Ты еще ничего не видел.
