Я был очень напуган, потому что знал, что, даже если он и не может принять такое решение самостоятельно, его поддерживает правительство. Так что он не просто сотрясал воздух.
— Мне все равно, куда вы меня закинете, просто сделайте это.
Во время разговора при очередном допросе он казался особенно агрессивным. Он принес с собой записи моих телефонных звонков в Канаду.
— Что ты, черт возьми, имеешь в виду, говоря «чай или сахар»?
— Я просто имел в виду ровно то, что и сказал. Я не использовал никакого шифра.
— Пошел ты! — сказал сержант Шэлли.
Я решил, что не буду опускаться до его уровня, поэтому не стал ничего говорить. Когда я не смог ответить то, что он хотел услышать, он заставил меня встать, но стоял я с согнутой спиной, потому что мои руки были прикованы к ногам и полу. Сержант Шэлли довел температуру в камере до минимума и приказал охранникам следить за тем, чтобы все оставалось как есть до тех пор, пока он не решит иначе. Он много хлопотал, перед тем как уйти на ланч, чтобы он мог заставить меня страдать даже во время своего обеда, который длился минимум два или три часа. Сержант Шэлли любит поесть, он никогда не пропускал обед. Меня всегда удивляло, что он вообще смог пройти тест на физическую форму и стать военным со своим весом. Но я понял, что он был военным по одной важной причине. Он был совершенно бесчеловечным.
— Почему ты в тюрьме? — спросил меня он.
— Потому что ваша страна несправедлива, а моя страна не защищает меня?
— Теперь ты хочешь сказать, что мы, американцы, просто ищем тощих арабов, — сказал он.
Порой вместе с ним приходила лейтенант Роника, и для меня это было чем-то похожим на счастье. Я устал смотреть на безжизненное лицо, как у сержанта Шэлли. Когда приходила лейтенант, я чувствовал, что вижусь с человеком. Она предложила мне удобный стул, чтобы боль в спине не мучила меня, в то время как сержант Шэлли всегда настаивал на том, чтобы я сидел на металлическом стуле или на грязном полу.
— Ты знаешь, что Ахмед Лаабиди торгует тем-то и тем-то? — спросила меня лейтенант Роника, назвав какие-то наркотики
[89].
— Какого черта вы имеете в виду? — спросил я.
— Ты знаешь, что она имеет в виду, — сказал сержант Шэлли.
Лейтенант Роника улыбнулась, потому что знала, что я не врал. Я на самом деле мог быть кем угодно, но не торговцем наркотиками, а сержант Шэлли просто мечтал навязать мне хоть какое-то преступление, неважно какое.
— Это вид наркотика, — ответила лейтенант Роника.
— Простите, я совсем не знаком с этими вещами.
Сержант Шэлли и его боссы осознали, что для того, чтобы сломать меня, нужно нечто большее, чем изоляция, угрозы и запугивание. Поэтому они решили ввести в игру нового следователя. Где-то в середине июля сопровождающая команда «Гольф» забрала меня и отвела в «Коричневый дом» для резервации. Команда сопровождающих была в замешательстве.
— Они сказали «Коричневый дом»? Это странно! — сказал один из охранников.
Когда мы вошли в здание, в нем не было ни одного наблюдающего охранника.
— Свяжитесь с ТОЦ
[90]! — сказал другой из моего сопровождения.
На другом конце провода им приказали оставаться со мной до тех пор, пока не придут мои следователи.
— Что-то здесь не так, — сказал первый охранник.
Сопровождающие не осознавали, что я понимаю, о чем они говорят. Они всегда думали, что заключенные не знают английский.
Руководство лагеря всегда старалось предупредить охранников. Знаки вроде «НЕ ПОМОГАЙТЕ ВРАГУ» и «НЕОСТОРОЖНЫЕ РАЗГОВОРЫ ВЕДУТ К РАСКРЫТИЮ СЕКРЕТОВ» встречались нередко, но охранники все равно разговаривали друг с другом.
«Коричневый дом» был одновременно и обыкновенным местом для проведения допроса, и местом для пыток, и административным зданием. Сердце колотилось, я сходил с ума. Я просто ненавижу пытки. Стройная невысокая девушка вошла в камеру в сопровождении Мистера-Настоящего-Мужика, сержанта Шэлли. Штаб-сержант Мэри была молодой девушкой, которой было чуть за 30, ростом чуть больше 165 сантиметров, с длинными светлыми волосами, которыми она очень гордилась. Она служила в Национальной гвардии, и ее призвали на службу после 11 сентября, как я потом узнал. Никто из них не поздоровался со мной и не снял с меня наручники.
— Что это такое? — спросила штаб-сержант Мэри, показывая пластиковый пакет с ручной дуговой сваркой внутри.
— Это индийские благовония, — ответил я. Это первое, что пришло мне в голову. Я подумал, что она хочет зажечь благовония во время допроса, что было хорошей идеей.
— Нет, ты ошибаешься! — Она едва ли не ткнула пакетом мне в лицо.
— Я не знаю, — сказал я.
— Мы нашли доказательства против тебя, нам больше ничего не нужно, — ответила штаб-сержант Мэри.
Я подумал: «Что тут происходит? Это часть той грязи, которую они хотят повесить на меня?»
— Это ручная дуговая сварка, которую ты прятал в ванной, — объяснила штаб-сержант Мэри.
— Как в моей камере вообще может быть эта штука, если вы или охранники не давали мне ее? К тому же я не контактирую ни с кем из заключенных.
— Ты смышленый и мог тайно пронести ее, — сказала штаб-сержант Мэри.
— Как?
— Отведите его в ванную, — приказала она.
Штаб-сержант Мэри позвала команду «Гольф», которая ждала снаружи. Охранники потащили меня в ванную. Я думал: «Неужели эти люди так хотят повесить на меня хоть что-то, типа вообще что угодно?» В это время старший офицер объяснял штаб-сержанту Мэри, как эти сварки оказались в камерах. Когда охранники отводили меня обратно, я услышал конец их разговора.
— Это обычное дело. Контрактники выбрасывают их в туалеты, когда заканчивают работать с ними.
Как только я вошел, все тут же замолчали. Штаб-сержант Мэри убрала сварку обратно в желтый конверт. Она никогда не называла мне своего имени, и я не ожидал этого от нее. Чем хуже намерения следователя, тем тщательнее он или она скрывает свою личность. Но один из коллег случайно назвал ее при мне по имени.
— Как ты теперь себя чувствуешь? — спросила меня штаб-сержант Мэри.
— У меня все отлично! — ответил я. На самом деле я страдал, но не хотел, чтобы они получали удовольствие от осознания, что добились своего.
