Я и сам это понимаю. Не просто лишил принцессу этого замка невинности, но, можно сказать, изнасиловал. Она кричала, умоляла… Я же не придал этому значения. Мне сейчас даже не из-за Германа страшно. А от того, в кого она меня превратила. Даже трезвею от происходящего. Сердце ноет противно, в голове шумит.
— Выйди! — новый крик. Слезы не прекращаются, Лиза лежит на постели обхватив себя руками. Мне страшно от мысли что я мог навредить ей.
— Как ты?
— Во-о-н! — кричит еще громче.
И я выскакиваю за дверь. Полуголый, хорошо хоть штаны на мне. Даже не снял их, как шлюху трахая… От этой мысли горечь подкатывает к горлу. Выскакиваю на улицу и сгибаюсь пополам — меня выворачивает наизнанку. Когда становится немного легче бреду к себе. На пороге стоит Пашка, смотрит на меня испуганно.
— Что произошло? — спрашивает.
— Ничего. Чего не спишь? Я — так отрубаюсь.
— Ты… Откуда ты сейчас вышел?
— Гулял.
— Без рубашки?
— Она… испачкалась.
Пашка хватает меня за шею и тащит к себе в комнату.
— Эй! — кричу протестующе. Чего тебе надо от меня? Я спать пошел…
— У тебя член из штанов торчит, — шипит мне в лицо Пашка. И ты вышел из хозяйского дома. Мне даже предположить страшно, что это значит… Но я все же попробую. Ты что-то сделал, друг? Скажи мне.
— Отвали.
— Якоб! Ты хоть понимаешь, что если сделал… Черт, я ведь замечал, что между вами горит. И Борька чувствовал… Иван тоже. Черт, бл*дь, Якоб, только не говори что ты…
— Я трахнул Белоснежку, ага. Правильно догадался. Теперь можно я спать? Подробности завтра.
— Ты хоть понимаешь, что нам кранты? Нас обоих… Бля, Якоб, нам валить надо! — восклицает все сильнее паникующий Пашка.
— Да нафиг. Поговорю с Германом… Он только понтуется.
— Нет, не только. Мы уезжаем прямо сейчас.
Я был слишком пьян, устал, слишком ненавидел себя и не хотел споров. На меня какое-то отупение нашло. Возможно паникер Пашка спас мне жизнь. С другой стороны — каким же наверное мерзким и ничтожным трусом я в глазах Лизы выглядел. От этой мысли у меня всегда жгло внутри.
Пашка как заботливая жена носился по комнате, сначала своей, потом в мою побежал. Все покидал в сумки дорожные, сунули в машину — Пашка к тому времени собственной обзавелся, и мы покинули Рублевку.
— Бл*дь, как назло Майло на ночь у ветеринара оставили. — Бьет по рулю друг, когда выбираемся на трассу.
— А что с ним? — лениво спрашиваю. Мне сейчас менее всего до пса. — Да пофиг, Лизка его своим считает.
— Ты тварь настоящая, Якоб, — резко обрывает меня Пашка. — Девчонку трахнул, сбежал, еще и считаешь, что она за собакой нашей смотреть будет? Зачем ты это сделал? И явно не гладко у вас прошло.
— Почему ты так решил? — скалюсь. А у самого кошки все сильнее на душе скребут. С каждым километром понимаю, в какой заднице оказался. Бл*дь, почему мне так больно от мысли, что никогда больше ее не увижу? Почему, сука, аж ломает, каждое Пашкино слово точно розгой бьет?
— После секса не сбегают с расстегнутыми штанами. Если все хорошо… Тем более от девственницы. Что у вас произошло?
— Секс.
— Это понятно. Но ты… ты ведь не силой? Я даже думать о подобном не хочу…
— Почти. — Признаюсь и меня начинает колотить. Это ведь и правда почти изнасилование. Удовольствия она точно не получила. Бл*дь ну не везет мне с девственницами. Но это все херня. Больше всего меня бесит, что я сбежал. Мне отчаянно хочется повернуть обратно. Я не должен был убегать. Нужно было зализать нанесенные Белоснежке раны. Только об этом и могу думать. Что лежит сейчас одна в своей комнате. В крови, в моей сперме. Думая, что ее наказали, поимели. Но если я кого и наказал, так только себя. Потому что сейчас, отчитываемый другом, с каждой минутой трезвеющий, понимаю, что влюблен в Елизавету Брейкер. Что это не тупое желание красивой самки. У меня душа разрывается от мысли, что я ей больно сделал. Насиловал, хотя она остановиться просила… Мне от этого сдохнуть хочется…
* * *
Наутро протрезвев в какой-то придорожной гостинице, в которой даже не помню как оказался, чувствую себя монстром, уродливым и безумным. Даже друг с отвращением смотрит. И от этого совсем паршиво. Ни душ, ни завтрак не помогают. Меня точно всю ночь били ногами. Но это я бил, убивал невинность девушки, о которой теперь могу забыть навсегда… Пашка молчит, только смотрит хмуро. Даже если бы захотел, утешить меня невозможно. Я все испортил. Пашке ведь нравилось в особняке… а из-за меня он работы лишился. Предлагаю ему со мной к Седому. Но Пашка не захотел, сказал что в родной город вернется. Он будто брезговал мною. После того что я сделал с Лизой стал иначе воспринимать меня.
А я подаюсь к Седому. Объясняю, что свалить хочу из города, что на любую работу согласен. И чем опаснее она будет — тем лучше. Меня направляют к главному, а тот, усмехаясь, «раз хочешь в самое пекло, сделаем, парень» — отправляет меня в Анголу.
Первое время и правда сдохнуть хотел. Рисковал, нарывался на неприятности. Мой куратор — да, даже в таких бандах есть подобное «звание», в конце концов заявил, что я слишком выделяюсь и ему нет резона так рисковать. Проще говоря — послал меня на все четыре стороны. Я начал сам, с нуля схожее предприятие — к тому времени заимел в этом бизнесе знакомых, в нескольких странах. Где только не скитался — Африка, Эмираты, Афганистан. Завел связи, наладил каналы. Рисковал отчаянно и за год сколотил на контрабанде неплохое состояние. Нашел несколько неплохих партнеров. Один из таких, турок Аслан, спросил однажды:
— Зачем рискуешь каждый раз как будто хочешь сдохнуть? Что оставил за своей спиной, что так сильно гложет тебя?
Почему-то именно эти слова заставили меня оглянуться. Прошло ведь два года. А я все убегаю от своего прошлого. И до сих пор подыхаю от тоски по Брейкер. С ума схожу. Каждый день, просыпаясь, говорю себе, что выбросил из головы. А к ночи понимаю, что нихера. Стоит только лечь в постель — ее нежное лицо передо мной, и как ни противно, беру член в руку, дрочу на воспоминания о нашей близости. Не той, последней. А той что в доме Бурмистровых была, когда Лиза кончала от моих прикосновений. И ненавижу следующее за облегчением чувство опустошения и отвращения к себе.
Конечно, и без шлюх не обходится эти два года. Самых разных… не оставляющих после себя в памяти ничего… Только одна запомнилась, маленькая блондинка, пусть и крашеная, чем-то мне Лизу напомнила. До утра не слезал с нее, пока не закричала, что я животное… И правда животное, бешеный зверь, одинокий и озлобленный. Я сколотил приличное состояние рискуя жизнью, и когда остановился, отряхнулся от бешеной гонки, понял, что не живу. Я в могиле. Мне нужно увидеть ее, хотя-бы издалека. Нет причин избегать своей родины, шляться по миру одиноким волком. Герман мне давно не страшен. У самого теперь связей больше чем нужно. На место любого урку поставлю.
