Вернусь в Москву и заберу свою Белоснежку. Каким угодно способом, даже против ее воли заберу. Понимаю, что за два года много что произошло. Но почему-то внутри живет вера, что лишь я ей нужен. Сколько ждала меня, себя хранила… Я привык думать, что особенный для нее. Только раньше отмахивался от этого как от назойливой мухи. А теперь наоборот. Лишь эта мысль греет, дает стимул жить дальше. Все остальное — попробовал, испытал. Где только не был. И на самом дне, в самых грязных убогих борделях, под шквальным огнем пулеметов, бомбежками, даже в тюрьму в Анголе меня попасть угораздило, страшная антисанитария, клопы, клещи… И в то же время — лучшие курорты, полгода райского отдыха в Доминикане… Меня швыряло из огня да в полымя, я подсаживался на опиум и днями валялся в подпольных борделях-курильнях. И все время думал лишь о Брейкер. Наверное в наказание, за то что она меня так долго хотела, а я ее мечты растоптал…
Я отыскал сначала Седого, а через него — Пашку. Тот тоже какое-то время скрывался, Герман действительно бушевал и искал нас… Видимо узнал от Лизы о произошедшем… А во мне ведь жила глупая надежда, что не скажет. Это бы дало маленький шанс, что простила… что не хочет мстить.
Но она имеет право меня ненавидеть, к этому я был готов. Вот только не был готов к другому — Пашка сообщил мне что Лиза Брейкер полгода назад вышла замуж…
POV Леа
Отец, вернувшийся на несколько дней раньше из своего путешествия, едва взглянув на меня, обнаженную, на кровавые простыни подо мной, сразу все понял. За его спиной стояла Марина, и от ухмылки на ее лице меня затошнило. Срочно вызвали врача… Герман бушевал несколько дней. Вышвырнул всю охрану. Сменил штат на еще более дорогих элитных спецслужащих, которым отныне было запрещено смотреть на меня и со мной разговаривать. Оставил только Ивана. И то потому что я кричала, что иначе и сама в этом доме не останусь.
В те дни у нас царил ад. Какие-то люди допрашивали прислугу в доме, мне вызвали психолога, гинеколога, психиатра… Постоянно звонили телефоны… Герман подключил все связи. Я категорически отказывалась говорить о том, что произошло. О том, кто это со мной сделал. Но отец не дурак, и сразу связал исчезновение Якоба и Павла с тем, что произошло со мной. Я так и не подтвердила его догадки, но ему это уже не было нужно…
Якоба искали где только возможно. Но что бы ни произошло между нами, я не желала ему быть найденным Германом. Я надеялась, молилась, чтобы он сбежал как можно дальше. Знала, что так и будет. Штаховский не дурак, знает как избежать опасности…
Марина, как ни странно, очень поддержала меня. Я даже потеплела к ней. Она не задавала вопросов, была очень добра и предупредительна. Не расспрашивала, но ненавязчиво давала дельные советы. Не позволяла отцу давить на меня, вставала на мою защиту. Мы сблизились. Но потом Герман придумал такое, что снова взорвало наше спокойствие.
Прошло полтора месяца. Боль физическая давно утихла, морально я тоже пришла в норму. Жизнь отказывалась стоять на месте. Вернулась к учебе, погрузилась с головой. Майло и его нахождение в доме я тоже отвоевала. Точнее, у нас он не мог жить, из-за аллергии отца, но Иван присматривал за ним в доме охраны. Я каждый день гуляла с псом, как и раньше. Отец постепенно смирился, видя, что собака помогает мне приходить в себя, долгие прогулки шли на пользу… Марина посоветовала мне отвлечься еще каким-нибудь занятием, познакомила со своей подругой, у которой было модельное агентство. Я была согласна на любое занятие, лишь бы не оставаться наедине с собой. На мужчин тоже смотреть не хотелось. Все было слишком свежо. Почему-то теперь мужской пол вызывал во мне отвращение. Психолог уверял что это пройдет.
То, что Якоб сделал со мной — почти все в один голос называли насилием, а меня — жертвой. Поэтому жалели. Мне это казалось неправильным. Почти во всем сама виновата. Якоб — лишь в том, что был слишком зол, пьян и не смог остановиться. Для меня он был виновен в одном — что не любил меня. Но это моя личная, сокровенная беда.
Спустя три месяца отец позвал меня к себе в кабинет для разговора. Я привычно попросила пойти со мной Марину — она привыкла за это время быть буфером между нами. Отец обожал разговаривать на тему, что сделает со Штаховским когда найдет. Он наверное думал, что мне от этого становится легче…
Но в этот раз он попросил жену выйти из кабинета.
— У меня нет от Марины секретов, папа.
— Это не секрет. Просто хочу сначала тет-а-тет обсудить кое-что.
— Хорошо. Я тебя слушаю.
— То что произошло ужасно. Но есть вариант исправить. Я нашел хирурга…
— Ты о чем?
— Тебе все восстановят, будет как раньше.
— Но зачем? Пап, ты в своем уме?
Мы еще долго препирались в кабинете отца, потом в столовой, где я в сердцах разбила целый сервиз. То что придумал Герман не поддавалось никакой логике, было безумным, глупым, совершенно идиотским. Восстановление девственности! Боже, это уже совершенно неадекватно!
Но раз эта операция существует — значит это кому-то нужно, — главный аргумент Германа. И еще куча других. Например то, что это окончательно сотрет в моей памяти неприятные события. Чему я слабо верила. Нет, отец никогда особенно о душе моей не беспокоился. Наверняка есть другие причины… Давление было таким интенсивным еще и потому, что Герман, оказывается, полностью изучил вопрос. Мне же было дико неловко обсуждать подобные моменты с собственным родителем.
Для того чтобы восстановить мне именно порванную плеву, а не создавать новую — оставалось совсем мало времени. Возможно что уже поздно… Мне даже слышать обо всем это было тошно. Последнюю точку поставила Марина. Она мягко, очень ненавязчиво убедила меня в том, что для отца подобная травма тоже не прошла даром. Что он немолод, а нервы не восстанавливаются. Что Герман не спит по ночам и сильно переживает.
— Это блажь, да, милая. Может быть даже маразм… Но он твой отец, и он страдает. Сильно. Тебе эта операция ничего не будет стоить. Максимум короткий дискомфорт. А ему поможет сделать шаг вперед. Он так винит себя за то, что не уберег тебя!
Как и обещала Марина, сильных страданий дурацкая операция мне не принесла. А папа успокоился, и я решила, что поступила правильно. С женой отца у нас действительно наладились отношения. Мы не стали близки, ни в коем случае, все равно я чувствовала пропасть между нами, мне мерещилась опасность, исходящая от нее. Но на поверку Марина вела себя безупречно, мне не в чем было упрекнуть ее. Вот ни чуточку. Она была внимательна и заботлива к Герману, он расцвел и помолодел. И вежлива, ласкова со мной.
Я погрузилась в учебу и работу. Участвовала в максимуме показов, фотосессий, институт закончила раньше на год — перещеголяла Мотылька, ухмылялась про себя этой мысли, ставя диплом на полку. Оставалось решить, чем заниматься дальше. Я думала над тем, чтобы начать работать по профессии. Пока были связи и предложения, наверное стоило воспользоваться этим. Да, я не нуждалась, жила в роскоши. Но это деньги отца. А мне интересно было попробовать самой встать на ноги. А вот у мачехи было другое мнение.
