— Маргарита очень переживает и казнит себя, что работой тебя нагружала. Боится что это могло навредить малышу.
— Физический труд еще никому не вредил, — фыркаю в ответ.
Но зато моральное истощение, когда ты чувствуешь себя ненавидимой, когда тебя подозревают в преступлении — другое дело. Когда понимаешь, что любимый бросил… Все это сильно вымотало меня. Смотрю в зеркало на свое исхудавшее тело и не понимаю, когда это произошло. Когда я в последний раз обращала на себя внимание?
— А про Владимира… не спросишь? — тихо произносит Анна Львовна.
Я действительно умираю от желания задать о нем вопрос. Но сдерживаю себя.
— Уверена, за ним ухаживают еще лучше, чем за мной, — пожимаю плечами, изо всех сил демонстрируя безразличие.
— Это да… мать окружила его такой заботой, что он уже стонет от нее, — улыбается Анна Львовна. — Его ранили во время последнего задания, — произносит она уже серьезнее. — Это произошло сразу как письмо твое получил… которое сволочь Изабелла тебя написать заставила. Представлю, что он чувствовал…
У меня сжимается сердце. Не хочу этих эмоций, мне это все не нужно… слишком больно. Но сердце поневоле начинает оттаивать. Сколько еще смогу держаться подальше? Быть затворницей в своей комнате?
Маргарита Аркадьевна пару раз навещала меня, но от вопросов на тему когда же меня отпустят домой, всячески уклонялась. Болтала о пустяках, или о здоровье сына — эта тема всегда меня отвлекала, приводила в ступор. Я переживала за любимого. Страдала от того, что не могу быть рядом. Но потом вспоминала, что он первый бросил меня. Хотя по словам Маргариты, да и Анны Львовны — он сделал это не специально. Не мог поступить иначе, в слишком трудную ситуацию попал… И я начинала чувствовать себя капризной девчонкой, которая совершенно напрасно мучает любимого мужчину… Который к тому же ранен и требует ухода и заботы. А уж никак не капризов. Но обида камнем лежала на сердце…
* * *
16/3
Через неделю меня переселили в другую комнату. Мне предлагали уже несколько раз переехать из комнаты для прислуги, но теперь Маргарита сделала это в обязательном порядке, не слушая возражений. Она уверяла, что мне будет гораздо комфортнее в комнате с большим балконом и видом на море… Тем более я почти не выхожу и хоть так буду дышать свежим воздухом, который необходим малышу. С этим спорить было невозможно. Комната оказалась очень красивой, чудесной. Чувствовалось, что ремонт свежий, ее будто только что привели в порядок ради меня… Но самое будоражащее — это помещение соседствовало с покоями Дубровского! Я была в них лишь однажды — помогала убирать комнату в отсутствие хозяина, попросила подменить одна из служанок. Это было еще до нашей поездки в Англию… И вот теперь я на этаже хозяина, буквально за стеной… рядом с ним. Понятно, что это игры Маргариты. Что она пытается сделать? Свести нас? Неужели согласна, если невестой сына станет служанка? Или думает лишь о том, чтобы мы наладили наши отношения, ради ребенка? Впрочем, любое из этих желаний не назовешь постыдными. Это даже благородно в определенной степени. Но как же трудно сделать шаг вперед и оставить позади прошлое.
Поэтому, еще два дня существуем просто соседями за стенкой. По ночам прислушиваюсь к тишине, в надежде услышать дыхание любимого. Так хочу его, просто с ума схожу. Почему он не делает шаг навстречу? Снова и снова задаю себе этот вопрос. И презираю себя за это.
Ты же все перечеркнула. Выбросила. Уже не вернуть прошлое, ту наивную простодушную Машу. Так зачем продлевать агонию? Просто дождись, когда отпустит. Он поймет, что ты настроена уехать, и рано или поздно согласится с этим. Поговори с ним. Пообещай, что позволишь видеть малыша. Дубровский конечно имеет на это право…
Но в глубине души я конечно уже не так хотела бежать. Этот замок в какой-то степени стал мне родным. И конец лета, самое пекло, словно солнце отдавало себя по максимуму, чувствуя, что скоро придет конец его власти, и ветер с моря, и буйная зелень… вся природа этого места стала частью меня. Родной до боли…
* * *
— Надо же, лето к концу, а искупалась всего раз, — вздыхаю горько, глядя на море. Обожаю теперь эти завтраки на балконе, на свежем воздухе еда кажется в разы вкуснее. Вглядываюсь в даль, жадно впитываю в себя пейзаж. — Мне будет не хватать всего этого.
— Ты можешь пойти на море в любой момент. Только скажи… — отвечает Анна Львовна.
— Нет… не могу. Мне домой надо. Билет снова пропал. Это ужасно, снова нужно просить в долг.
— Маша, не говори глупости. Умоляю тебя. Поговори с Владимиром. Все выясните и решите, как быть дальше. Если будешь уверена в том, что должна уехать, он отвезет тебя. Но я считаю, тебе никуда ехать не надо.
— Я ужасно соскучилась по маме, — вздыхаю.
— Можно пригласить ее сюда, — воодушевленно предлагает Анна Львовна.
— Сюда? — усмехаюсь горько. — Она тогда со мной, наверное, никогда больше разговаривать не будет. Столько лжи! Я же ничего ей про замок не рассказывала…
— Мать всегда простит свое дитя. А влюбленная женщина — своего мужчину. Мы все прощали… то или иное. Человек не бывает без греха…
Конечно, экономка говорила верные вещи. Да я… простила давно. И Дубровского, и Маргариту Аркадьевну. Но не могла же пойти и броситься ему на шею. А он… даже не пытается сблизиться. Зайти, поговорить. Снова в отшельника превратился. Не могу я первый шаг сделать, и от этого начинаю впадать в уныние.
— А вы… Анна Львовна, можете спросить у Владимира? Я хочу уехать… на днях.
— Вот заладила! — возмущается экономка, встает и идет к выходу.
— Анна Львовна, — оборачиваюсь к ней, чтобы извиниться, и тут вижу, что на пути женщины возник Дубровский. Он задержался в дверях, пропустил экономку и, дождавшись, когда шаги ее стихнут, а затем прошел ко мне в спальню без приглашения.
Смотрю вопросительно в бездонно голубые глаза. Неужели решился на первый шаг? Рада я или испугана? Не могу понять своих эмоций, настолько красотой его сражена. По которой успела истосковаться безумно…
— Если ты хочешь искупаться, я буду счастлив составить тебе компанию, — произносит Дубровский.
Вот уж точно не такой первой фразы я ожидала!
— Спасибо, обойдусь!
— Прости что удерживаю тебя… За все прости пожалуйста, — он вдруг меняет тему. — Давай забудем хоть на пару часов обо всем. Просто искупаемся.
— Нет… — качаю головой.
Я не капризничаю, просто не могу. Не могу общаться, когда столько обиды внутри. Хочу выйти из комнаты, не могу находиться с ним в одном пространстве… Но его огромное, сильное тело загораживает проход. Совершенно неожиданно Дубровский подхватывает меня на руки и несет куда-то.
И что делать? Кричать на весь дом? Не хочется стать развлечением для слуг. И стыдно если мать Владимира увидит.
— Что ты вытворяешь, — цежу сквозь зубы. — Куда несешь меня?
