Пожалуй, так. Я не желал втягиваться в дискуссию. Нажал кнопку отбоя и, крайне недовольный собой, сунул телефон в карман. До тех пор, пока полиция не найдет достаточных улик, чтобы или выдвинуть против Гэри Леннокса официальное обвинение, или, наоборот, освободить его от всяких подозрений, расследование обречено топтаться на месте. Однако хотя я и чувствовал себя ответственным за то, что открыл этот ящик Пандоры, теперь от меня почти ничего не зависело. И втягиваться в спор с Одуйей не было смысла.
Только шагнув из-под козырька под дождь, я подумал о том, что, спрашивая о здоровье Гэри Леннокса, он рассчитывал именно на это. И всю дорогу обратно в морг я напоминал себе, что должен держаться при встрече с ним осторожнее.
От зубного протеза осталось немного. Огонь и небрежное обращение, когда кто-то вынимал останки из топки, расплавили акрил и покорежили металл. И хотя температуры в котле не хватило для того, чтобы раскрошить фарфоровые зубы, что-то – предположительно, удар или столкновение с каким-то предметом – обломало их почти у самой десны. Поскольку отломавшихся фарфоровых обломков мы в золе не нашли, это, скорее всего, случилось до того, как тело затолкали в топку. Из этого следовало, что даже в случае, если полиции удалось бы отыскать клинику, где Уэйн Бут лечил зубы, и установить, что он действительно ходил с зубным протезом, сравнение того с расплавленным обломком тоже было бы затруднительно. Я даже не знал, возможно ли это вообще.
Вероятно, профессиональный судебный стоматолог справился бы с этим лучше меня. Но даже так протез выявил несколько новых деталей. Судя по форме фарфоровых обломков, он замещал четыре верхних резца и правый клык. Серьезная брешь. Можно потерять один или два зуба из-за кариеса или заболевания десны, однако пять расположенных рядом зубов, включая резцы, позволяют предположить иную причину.
Их выбили.
Это не обязательно означает насильственное действие. Я знал человека, оставшегося без передних зубов в результате падения с велосипеда. Правда, он предпочел протезу импланты – более дорогое и сложное решение, доступное далеко не каждому. Во всяком случае, определенно недоступное тому, кого сожгли в бойлере, подумал я.
Протез был самого распространенного типа – рудиментарное акриловое нёбо, которое накладывалось поверх настоящего и удерживалось на месте металлическими клипсами. Такой протез почти незаметен и выдает себя лишь крошечными серебряными скобками, охватывающими зубы по сторонам от искусственных. Его выбирают те, кто о функциональности заботится больше, чем об удобстве или красоте. Из этого следовало, что владелец или не заботился о том, как он выглядит, или не мог позволить себе ничего более сложного.
Я склонялся к последнему варианту.
Я собирался взглянуть на детский скелет, лежавший пока в свежей воде, однако возня с комком металла и пластика отняла у меня больше времени, чем я ожидал, а на семь часов я договорился о встрече с Одуйей. Еще одна ночь вымачивания ничем не могла повредить крошечным косточкам, да и спешки с ними не было. Испытывая смешанное чувство вины и облегчения за то, что могу отложить не самую приятную работу на потом, я решил оставить их до утра.
Я потянулся, поморщившись от боли в затекшем теле, убрал все образцы в контейнеры, погасил свет в смотровой, переоделся и направился к выходу. Кто-то шел передо мной по коридору к вестибюлю, и я ощутил досаду, сообразив, что это Мирз. Он тоже уходил с работы, одетый по погоде: в куртке-дождевике, со своим новеньким кейсом в руке. Мирз брел, ссутулив плечи и нахмурившись.
Увидев меня, он отвел взгляд. Однако сразу вздернул подбородок, расправил плечи и кивнул мне. Я подумал, не стоит ли предпринять еще одну попытку заговорить с ним, но при виде этого вздернутого подбородка решил, что нет. Кивнул в ответ и подождал, пока Мирз распишется у дежурного на стойке. У двери он задержался, чтобы поднять капюшон. Я тоже расписался в журнале, оттягивая время, чтобы не выходить вместе с ним.
Вот такие секунды могут изменить жизнь.
Порыв влажного ветра ворвался в вестибюль, когда Мирз открыл дверь. На улице стемнело, дождь не стихал. Пригнувшись навстречу ветру, Мирз уже начал пересекать улицу, когда я только выходил из дверей. Под козырьком я задержался, застегивая плащ, и тут меня окликнули:
– Доктор Хантер!
Я поднял голову и увидел Одуйю, стоявшего на противоположном тротуаре. Когда он шагнул на мостовую, чтобы перейти на мою сторону, Мирз обернулся.
Таким это мгновение и отпечаталось у меня в памяти: две фигуры, пересекающие мокрую от дождя улицу навстречу друг другу; уличный фонарь освещал их наподобие вспышки фотоаппарата.
Я услышал машину прежде, чем увидел ее. Где-то поблизости взвизгнули по мокрому асфальту покрышки. Автомобиль несся прямо на Одуйю, поймав его в свет фар. Поворачивая голову в ту сторону, он отталкивался ногой от мостовой в попытке отпрыгнуть.
Но не успел.
С отвратительным глухим стуком машина врезалась в него, швырнув на капот и ветровое стекло и отбросив через крышу. Колеса еще подминали под себя его зонт, а Одуйя, перевернувшись в воздухе, рухнул на мокрый асфальт. Машина вильнула, однако скорости не сбавила. Застывший посреди улицы Мирз наконец сорвался с места. Уронив свой кейс, он бросился вперед, но автомобиль зацепил его крылом. Он полетел на землю, и я увидел, как заднее колесо проехало по его ногам. На мгновение водитель, казалось, потерял управление; машину занесло, она врезалась бортом в стоявший у тротуара фургон, заскрежетал, сминаясь, металл, зазвенело стекло, а потом она с ревом унеслась.
Все это заняло несколько секунд.
Опомнившись от потрясения, я выбежал на проезжую часть. Пронзительно взвизгивала сигнализация фургона. Одуйя лежал ближе ко мне – без движения, с руками и ногами, раскинутыми под неестественными углами, как бывает у сломанной куклы. Вокруг его головы растекалась темная лужица крови. Широко открытый глаз уставился в мокрый асфальт. Опускаясь возле него на колени, я уже видел, что голова его болезненно деформирована. Одуйя лежал абсолютно неподвижно, и этот контраст с переполнявшей его обычно энергией нагляднее повреждений свидетельствовал о том, что я ничем не могу помочь ему.
На дорогу начали выбегать люди – случайные прохожие, видевшие несчастный случай.
Оставив Одуйю, я поспешил к Мирзу.
Залитый кровью, он распластался рядом с искореженным алюминиевым кейсом. Он был жив, однако без сознания; дыхание вырывалось из его груди с влажным хрипом. Одна рука была наверняка сломана, но больше всего пострадали ноги – во всяком случае, правая, по которой проехалась машина. Порванная штанина насквозь пропиталась кровью, и из-под нее торчали осколки белой кости.
Я попытался сосредоточиться. Травмы Мирза были серьезнее, чем у профессора Конрада, и я испытывал беспомощность, глядя на его изуродованную ногу. Кровь шла у него сразу из нескольких мест, что исключало простую перевязку.
– Дайте посмотреть, я медсестра!
Срывая с плеча спортивную сумку, рядом с Мирзом опустилась на колени молодая женщина. При виде его травм она чуть побледнела и нахмурилась.
