— И хлеба будет вдоволь.
Все остальные узники боялись встревать в разговор.
И вот когда Попович выглядел счастливым, как невеста за день до свадьбы, Свиридов резким движением схватил его за редкие волосы и, не давая двигаться, принялся бить в лицо.
— Вот тебе, сука, море! Вот тебе, сука, бабы! Вот тебе хлеб! Нажрись своей кровью!
Попович не сопротивлялся, только ойкал.
Бородин обхватил Свиридова сзади и оттащил от клетки. В руках у Паши остался грязный клок волос с головы Поповича.
Бизнесмен сел на корточки в камере и принялся плакать, растирая чисто по-детски слезы — кулаками, слезы, смешанные с кровью.
— Все они уроды! Ты только посмотри, Серега! — Свиридов вырвался и стал на возвышении посреди выработки. — Они свободы не хотят, готовы гнить под землей лишь бы деньги свои сраные не отдать. Отдавайте деньги и выходите на волю. Что, слабо?
И тут Бородин показал рукой на клетку, куда они затащили Комбата.
— Смотри-ка, по-моему, в себя приходит. Сейчас повеселимся.
Глава 15
Никто из местных жителей не знал сколько лет этому высокому нескладному мужчине. Но все к нему привыкли и без него на побережье чего-то не хватало бы.
Его знали военные моряки и рыбаки, и собирателя янтаря и все остальные — водители рейсовых автобусов, электричек, грузовиков и такси. Хотя на такси этот мужчина никогда и не ездил.
Ему могло быть как сорок, так и семьдесят — словом, он имел неопределенный возраст. Почти всегда, почти в любое время года его можно было видеть на побережье у воды. Ходил с палкой в руках, ковырялся в песке, в гальке, отыскивал кусочки янтаря, складывал их в грязный рюкзак с многочисленными карманами. Сразу расфасовывал янтарь: одни кусочки клал в большой карман, другие ссыпал прямо в рюкзак. Там у него хранились почти все его личные вещи.
Говорят, когда-то он жил в Калининграде и был школьным учителем младших классов. Но затем, когда жена и дети утонули, катаясь в лодке, у него помутился рассудок и он ушел из дому, став самым настоящим бомжем и бродягой. Хотя, может быть, все это вранье людей, живущих на побережье.
Его знали пограничники и милиционеры. Они даже на него не кричали и одним лишь взглядом заставляли застыть на месте, а затем развернуться и двинуться в противоположную сторону — идти туда, откуда пришел. Все эти мелкие неприятности на его образ жизни абсолютно не влияли.
С его небритого лица, обветренного, с блестящими голубыми глазками под кустистыми рыжими бровями, никогда не сходила немного виноватая улыбка. Этот мужчина, можно сказать старик, разговаривал сам с собой. Иногда за ним бежало несколько бродячих псов, но в конце концов собакам надоедало идти за медленно бредущим человеком, который их не собирался кормить, и они отставали. Садились и смотрели на его сутулую спину, на грязный брезентовый плащ с огромным капюшоном.
А волны набегали и смывали следы, оставленные его ногами на песке.
В общем, этот мужчина, которого все звали Тенью, а он действительно был похож на тень, бродил по побережью, промышляя сбором янтаря. Потом этот янтарь он продавал или обменивал на продукты и вещи. Янтарь он собирать любил и умел. А еще он был на удивление везучим.
Его пару раз даже приглашали работать на фабрику и сдавать янтарь туда. Но мужчина, проработав несколько дней, словно бы забывал о своих обязанностях и уходил по побережью, не появляясь иногда даже в течение месяца. На него махнули рукой — пусть живет как хочет.
Местные жители, завидев бредущего по берегу высокого сутулого мужчину, недовольно морщились.
— Вот, опять притащился, опять будет собирать наш янтарь! Хотя черт с ним, пусть собирает. Море еще выбросит, еще намоет, когда он уйдет.
Школьным учителем Максим Максимович Горулев никогда не был. А работал он закройщиком в ателье.
Но это было давно, лет пятнадцать тому назад. Ему приходилось шить и офицерские мундиры, и шинели для моряков, и платья для женщин и девушек. А затем ему, не повезло. Его сильно ударило током. Два месяца он пролежал в больнице и вышел из палаты на божий свет совсем другим человеком. Его речь стала бессвязной и разговаривал он преимущественно с самим собой.
А жил он в военном городке, жил тогда. Квартира у него была казенная. Квартир у" у него забрали, а он уехал к брату в подмосковный Калининград. Пожив у брата пару месяцев, убежал. Сел на поезд и какими-то путями месяца за два сумел-таки добраться до Калининграда, но уже другого, находящегося на берегу моря. Вот с того времени и начались его странствия, хождения по побережью и сбор янтаря.
В окрестностях поселка он появлялся за год раз шесть или восемь. И никто не удивлялся, когда видели, как он с рюкзаком на плечах, с палкой в руке идет по улице, со всеми раскланиваясь и называя придуманные имена, почти никогда не совпадающие с реальными.
Вот и теперь Максим Максимович Горулев или просто Тень, появился у поселка. Люди его видели и переговаривались:
— Наверное, будет шторм.
— С чего ты взял? — говорил один мужчина другому.
— Как это с чего? Ты что не видел, Тень появилась на берегу?
— А, тогда да, будет шторм, хотя по небу не видно.
Правда, в середине сентября иногда случались штормы и это ни для кого не было новостью. Но если появлялся Максим Максимович Горулев, то шторм случался наверняка. Как правило, этот сутулый высокий мужчина пережидал шторм, прячась в карьере, в одной из пещер. Затем выбирался и начинал ходить по берегу — туда, сюда, все время глядя под ноги, иногда опускаясь на колени, чистил кусок янтаря грязными пальцами от налипшего песка, рассматривал его на свет и прятал в рюкзак. Если янтарь попадался хороший, с каким-нибудь насекомым или с травинкой внутри, он оказывался в большом кармане рюкзака — в том, где лежал отборный янтарь.
Иногда сердобольные жители угощали Максима Максимовича яблоками, огурцами, помидорами — всем тем, что вырастало на огородах и в садах. Горулев раскланивался, доставал из рюкзака пару кусков янтаря, и происходил бартер. Янтарь, как правило, у него был хороший. В чем в чем, а в этом бомж-бродяга толк знал.
Целое утро Горулев пробродил вдоль берега моря.
Ему везло. Вообще эти места он любил, если сумасшедший мог любить что-либо. С моря наползали тучи, и бродяга счел за лучшее укрыться от дождя и холодного ветра. Он двинулся к каменоломне, долго брел по пожухлой траве. Дождь начинал уже накрапывать.
Но бродяга не спешил, словно бы знал, что он успеет до того, как разыграется непогода, отоспится, отлежится в какой-нибудь сухой пещере, разведет костерок, перекусит. А на утро, когда все стихнет, он первым окажется на берегу, еще на рассвете, и весь янтарь, выброшенный морем, будет его. По дороге бродяга насобирал много хвороста — сухих можжевеловых веток, каких-то обломков досок, выброшенных морем — и все это волок с собой. Тащил, сгибаясь под тяжестью ноши.
