По прошествии некоторого времени случилось однажды, что
Вениамин с сестрою приготовили братьям отличное угощение, и когда они все
сошлись, сели за стол и стали превесело есть и пить.
А позади заколдованного домика был небольшой садик, и в том
садике росли двенадцать лилий. Сестра задумала братьям доставить удовольствие,
сорвала эти двенадцать цветков и хотела каждому из них поднести по цветку после
ужина.
Но как только она цветки сорвала, в то же мгновенье ее
двенадцать братьев обратились в двенадцать воронов и полетели за лес, а дом и
сад - все исчезло, как не бывало.
И очутилась бедная девочка одна-одинешенька в диком лесу, и
когда стала оглядываться кругом, то увидела рядом старуху, которая ей и
сказала: "Дитя мое, что ты это наделала? Зачем ты сорвала эти двенадцать белых
лилий? Ведь эти цветки были твои братья, и вот теперь они навек обратились в
воронов".
Девочка отвечала ей со слезами: "Неужто нет никакого
средства их спасти?" - "Нет, - отвечала старуха, - одно только и есть
средство на всем свете, да и то такое трудное, что ты этим средством их не
избавишь... Ты должна сама семь лет быть немою, не должна ни говорить, ни
смеяться, и если ты хоть одно слово проронишь, а до семи лет недоставать будет
хоть одного часа, то все твои труды пропали, и одно твое слово убьет всех твоих
братьев".
Тогда девочка произнесла в сердце своем: "Я наверно
знаю, что спасу своих братьев", - и пошла по лесу, отыскала себе высокое
дерево, залезла на него и стала прясть, и не говорила, не смеялась.
Случилось, однако же, так, что один король заехал в тот лес
на охоту, а у того короля была большая борзая собака, которая прямо подбежала к
тому дереву, на котором девушка сидела, стала около него кружить и лаять вверх.
Подъехал к дереву король, увидел королевну-красавицу с золотою звездою во лбу и
так восхитился ее красотою, что крикнул ей прямо, не желает ли она быть ему
супругою. Она ему ничего не ответила, только головкою кивнула. Тогда он сам
влез на дерево, снес ее оттуда, посадил к себе на лошадь и привез домой.
Свадьбу отпраздновали великолепно и весело: но невеста
короля не говорила и не смеялась.
Когда они уже года два прожили между собою в полном
согласии, мачеха короля, женщина злая, стала на молодую королеву нашептывать и
клеветать королю: "Вывез ты из леса простую нищую, и кто ее знает, какими
она безбожными делами занимается втайне от нас! Если она точно немая и не может
говорить, так ведь она, по крайней мере, могла бы смеяться; ну, а уж кто не
смеется, у того, конечно, совесть нечиста!" Король долго не хотел верить
этим наговорам, однако же старуха так настаивала на своем и обвиняла свою
невестку в стольких злодеяниях, что король наконец дал себя уговорить и
приговорил жену к смертной казни.
Во дворе королевского замка был разведен большой костер, на
котором должны были ее сжечь: и король стоял у верхнего окошечка замка и
смотрел сквозь слезы на все эти приготовления, потому что все же очень любил
свою жену.
Когда она уже была привязана к столбу на костре и пламя
костра длинными красными языками стало лизать край ее одежды, истек последний
миг заветных семи лет.
Тогда в воздухе послышался свист крыльев, и двенадцать
воронов явились над костром и опустились наземь: и чуть земли коснулись,
обратились в ее братьев, которые ей обязаны были своим спасением. Они
разбросали костер, погасили пламя, отвязали сестру от столба и стали ласкать и
целовать ее.
Тут уж, когда она могла открыть уста и говорить, она
рассказала королю, почему была нема и никогда не смеялась.
Король с радостью узнал о том, что она невинна, и они все
вместе жили в согласии до самой смерти.
А злая мачеха была отдана под суд, и суд присудил ее
посадить в бочку с кипящим маслом и ядовитыми змеями, и она погибла злою
смертью.
Сброд оборванцев
Жили-были на белом свете петушок с курочкой. Вот и сказал
петушок курочке: "Теперь самое время орехам зреть; пойдем на гору и
насладимся ими досыта, пока их белка все к себе не перетаскала". -
"Ладно, - отвечала курочка, - потешим утробушку".
И пошли они на гору, и так как день был светлый, то они и
оставались там до самого вечера.
И, право, уж не знаю - наелись ли они чересчур плотно или
высокомерие их обуяло, но только не захотелось им возвращаться домой пешком, и
петушку пришлось смастерить небольшую повозку из ореховой скорлупы.
Когда повозка была готова, курочка сейчас в нее уселась и говорит
петушку: "А ну-ка, впрягайся да вези меня". - "Еще что выдумала,
- сказал петух, - да я лучше пешком домой пойду, чем впрягаться стану. Нет,
между нами такого уговора не было. Кучером еще, пожалуй, готов быть и на козлах
сидеть, а чтобы на себе тащить - не согласен!"
Между тем, пока они спорили, затараторила на них утка:
"Ах вы, воришки, да кто вам позволил в мой орешник на горе ходить? Ужо вот
поплатитесь за это!" - и с раскрытым клювом налетела на петушка. Однако же
петушок, не будь промах, клюнул утку в брюхо, а затем уж так храбро напал на
нее со своими шпорами, что она стала просить пощады и охотно обязалась в виде
наказания тащить на себе повозку.
Тут уж петушок взобрался на козлы кучером и давай погонять:
"Утка, валяй во все лопатки!"
Проехав часть пути, повстречали они еще двоих путников:
булавку и иголку.
Те крикнули: "Стой, стой!" - и стали говорить, что
вот, мол, сейчас стемнеет, тогда им и шагу нельзя ступить далее, да и грязно,
мол, очень по дороге - так нельзя ли им тоже в повозке примоститься, а то они в
портняжной гостинице у ворот застоялись и около пива запоздались.
Петушок, видя, что они ребята тощие, места много не займут,
взял их обеих в повозку, только с тем уговором, чтобы они ни ему, ни его
курочке на ноги не наступали.
Поздно вечером приехали они к гостинице, и так как им не
хотелось дальше ехать ночью, да и утка еле на ногах держалась и то на один бок,
то на другой валилась, то и завернули в гостиницу.
Хозяин гостиницы сначала стал было ломаться да говорить, что
у него, дескать, в доме места нет, да и то подумал, что приезжие - народ не
важный; потом, однако же, сдался на их сладкие речи, на обещания, что вот, мол,
ему достанется яичко, которое курочка дорогой снесла, да кроме того и утку он
тоже может удержать при себе, а та, мол, каждый день по яичку кладет...
Сдался - и впустил их ночевать.
Они, конечно, велели себе подать ужин и этому ужину оказали
надлежащую честь.
Ранешенько утром, когда еще только чуть брезжилось и все еще
спали, петушок разбудил курочку, достал яичко, проклевал его, и они вместе им
позавтракали, а яичные половинки бросили на очаг.
Потом пошли к иголке, которая еще спала, взяли ее за ушко и
загнали в подушку хозяйского кресла; наконец добрались и до булавки, взяли ее
да и прикололи к полотенцу хозяина, а сами, как ни в чем не бывало, давай Бог
ноги!
