Мать была радешенька, и королева увезла ее дочку с собою. По
приезде в замок королева повела девушку вверх и показала ей три комнаты, снизу
доверху полнешеньких чудеснейшего льна. "Вот перепряди мне весь этот лен,
- сказала королева, - и когда перепрядешь, я тебя отдам замуж за моего старшего
сына; не посмотрю я и на то, что ты бедна - твое неутомимое старание заменит
тебе приданое".
Бедная девушка перепугалась: она не могла и подумать
перепрясть такую силу льна, хотя бы она над ним и триста лет просидела, и
работала бы с утра и до вечера не покладая рук.
Оставшись одна, она стала плакать и так три дня просидела,
пальцем не шевельнувши.
На третий день пришла королева и очень удивилась, увидевши,
что еще ничего не напрядено; но девица извинялась тем, что она все очень
скучала по дому матери своей и потому не начала еще работать. Королева ее выслушала,
но уходя от нее, сказала: "С завтрашнего дня ты должна начать
работать".
Когда девица опять осталась одна, то уж решительно не
знала, что ей делать, и в горе подошла к окошку.
Вдруг видит, входят во двор три бабы: у одной нога
широкая-преширокая и приплюснутая, у другой нижняя губа такая большая, что на
подбородок отвисла, а у третьей большой палец на руке огромный!
Они остановились перед окном, взглянули вверх и спросили
девушку, о чем она горюет? Она стала жаловаться им на свою беду, и тогда те
предложили ей свою помощь и сказали: "Если ты нас к себе на свадьбу
пригласишь, нас не постыдишься и назовешь своими тетушками да за стол с гостями
посадишь, то мы тебе твой лен напрядем и притом в самое короткое время". -
"От души буду вам рада, - отвечала девица, - входите же скорей и сейчас
принимайтесь за работу".
Тогда впустила она этих трех диковинных баб к себе и в
первой комнате со льном устроила им выемку, в которой они уселись и принялись
прясть. Одна тянула нитку из кудели и вертела колесо, другая смачивала нить,
третья скручивала нитку и постукивала пальцем о стол, и как ни стукнет, так и
падает наземь известное количество пряжи, и притом самой тонкой.
От королевы она укрывала своих трех прях, и когда та
приходила, указывала ей только на груду пряжи, так что та не знала, как и
расхвалить ее. Когда первая комната опустела, принялись за вторую, а там и за
третью - и ту скорехонько опростали.
Затем три бабы-пряхи распрощались с девицей и сказали ей:
"Не забудь только обещанного нам - в том твое счастье".
Когда девица показала королеве пустые комнаты и громадную
кучу пряжи, та стала готовить свадьбу, и жених заранее радовался, что жена у
него будет такая искусная и старательная, и нахвалиться ею не мог. "У меня
есть три тетки, - сказала девица королеве, - и я от них много добра видела, так
я и не могу забыть о них в счастье; а потому позвольте их пригласить на свадьбу
и посадить с нами за один стол". Королева и жених сказали: "Почему бы
нам это не дозволить?"
Когда торжество началось, три тетки вошли в залу, очень
странно одетые, и невеста, обращаясь к ним, сказала: "Милости просим,
милые тетушки!" - "Ах, - сказал жених, - как это ты можешь дружить с
такими уродами?"
Затем он подошел к одной из трех прях, с широкой ступней,
и спросил: "Отчего это у вас ступня такая широкая?" - "От
нажима, - отвечала она, - от нажима".
Тогда жених подошел к другой пряхе и спросил: "Отчего у
вас губа такая отвислая?" - "От смачивания, - сказала она, - от
смачивания".
Тут обратился он к третьей: "Отчего у вас такой большущий
палец?" - "От скручивания нитки, - сказала она, - от скручивания
нитки".
Королевич испугался и сказал себе: "Ну, уж моя-то
красавица-жена и не притронется к колесу самопрялки".
Так и избавилась она от необходимости прясть эту несносную
льняную пряжу!
Гензель и Гретель
В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою
и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку - Гретель.
У бедняка было в семье и скудно и голодно; а с той поры, как
наступила большая дороговизна, у него и насущного хлеба иногда не бывало.
И вот однажды вечером лежал он в постели, раздумывая и
ворочаясь с боку на бок от забот, и сказал своей жене со вздохом: "Не
знаю, право, как нам и быть! Как будем мы детей питать, когда и самим-то есть
нечего!" - "А знаешь ли что, муженек, - отвечала жена, - завтра
ранешенько выведем детей в самую чащу леса; там разведем им огонек и каждому
дадим еще по кусочку хлеба в запас, а затем уйдем на работу и оставим их там
одних. Они оттуда не найдут дороги домой, и мы от них избавимся". -
"Нет, женушка, - сказал муж, - этого я не сделаю. Невмоготу мне своих
деток в лесу одних оставлять - еще, пожалуй, придут дикие звери да и
растерзают". - "Ох ты, дурак, дурак! - отвечала она. - Так разве же
лучше будет, как мы все четверо станем дохнуть с голода, и ты знай строгай
доски для гробов".
И до тех пор его пилила, что он наконец согласился. "А
все же жалко мне бедных деток", - говорил он, даже и согласившись с женою.
А детки-то с голоду тоже заснуть не могли и слышали все, что
мачеха говорила их отцу. Гретель плакала горькими слезами и говорила Гензелю:
"Пропали наши головы!" - "Полно, Гретель, - сказал Гензель, - не
печалься! Я какнибудь ухитрюсь помочь беде".
И когда отец с мачехой уснули, он поднялся с постели, надел
свое платьишко, отворил дверку, да и выскользнул из дома.
Месяц светил ярко, и белые голыши, которых много валялось
перед домом, блестели, словно монетки. Гензель наклонился и столько набрал их в
карман своего платья, сколько влезть могло.
Потом вернулся домой и сказал сестре: "Успокойся и усни
с Богом: он нас не оставит". И улегся в свою постельку.
Чуть только стало светать, еще и солнце не всходило - пришла
к детям мачеха и стала их будить: "Ну, ну, подымайтесь, лентяи, пойдем в
лес за дровами".
Затем она дала каждому по кусочку хлеба на обед и сказала:
"Вот вам хлеб на обед, только смотрите, прежде обеда его не съешьте, ведь
уж больше-то вы ничего не получите".
Гретель взяла хлеб к себе под фартук, потому что у Гензеля
карман был полнехонек камней. И вот они все вместе направились в лес.
Пройдя немного, Гензель приостановился и оглянулся на дом, и
потом еще и еще раз.
Отец спросил его: "Гензель, что ты там зеваешь и
отстаешь? Изволь-ка прибавить шагу". - "Ах, батюшка, - сказал
Гензель, - я все посматриваю на свою белую кошечку: сидит она там на крыше,
словно со мною прощается".
Мачеха сказала: "Дурень! Да это вовсе и не кошечка
твоя, а белая труба блестит на солнце". А Гензель и не думал смотреть на
кошечку, он все только потихонечку выбрасывал на дорогу из своего кармана по
камешку.
