Между тем бой шёл уже у стен полуподземного жилища. В дело пошли палки и колья — обломки шестов от шатров. По-видимому, пользоваться длинными копьями в такой тесноте стало невозможно. Вряд ли это продолжалось долго — находящихся снаружи защитников просто перебили.
На этом, похоже, всё опять застопорилось — большущая полуземлянка для обороны была приспособлена плохо, но тем не менее из щелей и дыр летели стрелы, а на вершине купола в дымовом отверстии кто-то из защитников оборудовал некое подобие огневой позиции. Нападающие отошли за пределы прицельного выстрела и занялись добиванием раненых и перевязкой собственных ран. От берега к полю боя двинулась небольшая делегация — сотник с охраной. Они призывно помахали руками, и конвоиры, как всегда бесцеремонно, подхватили Кирилла и поволокли вниз — похоже, настал и его черёд.
— Скажи им, — кивнул на жилище сотник, — пускай миром ясак дадут и аманата. Тогда мы уйдём.
— Какой, к чёрту, ясак?! — возмутился учёный, корчась от боли — его держали, заломив многострадальные руки за спину. — Они ж расплатились давно! Вы ж, по сути, государевых людей грабите! Вы ж их защищать должны, а вы...
Он не договорил, захлебнувшись болью — руки выкрутили ещё сильнее и при этом встряхнули.
— Языком-то не мели, паря! Ясырь верно показал — немирные они. Видал, как хлестались? Сколь людей переранили, нехристи!
— Вы первые начали!
— Да, видать, тебе последний умишко отшибли, — покачал головой сотник. — Будешь толмачить или как?
— Врёшь ты всё! Зачем тебе аманат — от них уже есть заложники в остроге!
— Что ты так за нечисть эту маешься? — удивился подошедший пятидесятник. — О своей душе думай! Пускай дадут барахлишко, какое есть, — видишь, как православные поиздержались. Зачем нам нору ихнюю зорить? Ещё поранят кого или, того хуже, смертию побьют. Разве тебе крещёных не жалко? Понимать должен — просто так нам уйти отсюда никак не можно!
Какая-то извращённая, изуверская логика во всём этом была — штурм требовалось довести до конца. Иначе народ не поймёт...
Его качало из стороны в сторону. Перед глазами всё плыло то вправо, то влево. Иногда казалось, что он не в гору поднимается, а идёт по склону вниз. Несколько раз Кирилл падал, но нечеловеческим усилием заставлял себя подняться на ноги и двигаться дальше. В конце концов стена из брёвен и дёрна оказалась прямо перед его глазами — метрах в пяти-семи — и аспирант понял, что дальше идти не обязательно. Было немного обидно, что осаждённые не подстрелили его на подходе — не надо было бы больше мучаться и что-то говорить. Он посмотрел наверх — двое мавчувенов, стоя на крыше жилища, целились в него из луков.
— Убейте меня, люди! — попросил Кирилл. — Стреляйте скорее!
— Зачем пришёл, проклятый таучин?
«Ну конечно, — безнадёжно усмехнулся учёный, — у меня таучинское произношение. Им ни за что не понять, что русские бывают разные и играют по разным правилам. Гораздо проще решить, что в их беде повинны извечные враги-таучины».
— Я не таучин, — сказал Кирилл. — Я менгит — стреляйте!
— Врёшь! — сказали сверху. — Мы видели, как эти демоны заставляли тебя сюда идти, а ты не хотел. Так зачем?
— Они велели сказать вам, что уйдут, если к ним выйдет главный человек рода, если вы отдадите одежду и шкуры, которые им нужны.
— Тогда они уйдут?
— Не знаю. Так сказал самый сильный их воин.
— Мы будем говорить с нашими старейшинами. Жди!
— Вас обманут!
— Ты слышал слово «настоящих людей»! Жди здесь, проклятый таучин!
«Мать машу, — вяло ругнулся Кирилл, опускаясь на землю. — Весь мир — дерьмо, и я посередине!»
Потом он, завалившись на бок, смотрел, как из жилища наружу выкидывают шкуры, посуду, какие-то мешки, связки сухой рыбы, полуобглоданный олений окорок... Потом рядом с Кириллом оказался пожилой татуированный мавчувен с довольно величественной осанкой.
— Главный менгит должен быть доволен — мы отдали всё, что имели. Наши дети теперь будут спать на голой земле и питаться травой. Пусть заберёт свою добычу и уходит!
— Они заберут и тебя, — проговорил Кирилл. — Лучше бы ты умер сразу.
— Успею, — усмехнулся старейшина. — Дух смерти витает возле меня.
— Зря ты на него надеешься... — вздохнул учёный.
На благополучный исход Кирилл почти не надеялся — его память хранила массу исторических прецедентов. Только он был слишком измучен, чтобы рассортировать вероятности, а инстинкт самосохранения требовал верить в лучшее. И подвёл.
Служилые тщательно подобрали всё, что было выброшено из жилища — до последнего клочка шкуры. Они собрали вообще всё на территории «острожка», включая покрышки от шатров, старые поломанные нарты и лыжи-снегоступы. Пока туземные союзники перетаскивали добычу на берег, служилые разворотили насыпь, вытащили из неё брёвна и завалили ими выход из полуземлянки мавчувенов. Раньше, чем находящиеся внутри что-то поняли, щели и дыры в стенах, через которые они отстреливались, были засыпаны землёй и дёрном. «Огневая позиция» на дымоходе была «подавлена» парой выстрелов из ружей. Застрявшие в дыре трупы вытащили наружу, раздели и в голом виде сбросили внутрь. Потом туда же полетели горящие обломки слег от шатров — дров вокруг было много.
Тяга в жилище оказалась плохой, так что деревянный внутренний каркас по-настоящему разгорелся, только когда крики заживо погребённых уже почти стихли...
В какой-то момент Кирилл обнаружил себя на берегу, где шёл пересчёт добычи и потерь. Писарь, как ему и положено, писал. К нему выстроилась целая очередь. Чтоб сомнений не возникало, Андрей озвучивал текст вслух:
«...вину принести отказались и зачали драться зело жестоко. Стрелы пускали и каменьем метали, от того многие люди увечье приняли. С помощью божьей стену взяли и на острожек взошли. На том острожке бились ручным боем, друг друга имаяся руками. И убили те инородцы злые у нас служилого Сурханка Прокопьева да промышленного человека Афанасья Путилкина. Акромя того служилых переранили многих. Как-то: Пашку Хвостова топором в голову и кольем в руку, так что хворый совсем сделался. Антипку Проклова копьём в бочину сразили, едва жив остался. Евтюшку Митреева из лука в лоб поранили и из лука же в ногу колена выше. Фомку Семёнова кольём изранили и едва глазу не лишили. Терешку Миткина ножами порезали и каменьем в лоб угодили, что он памяти лишился. Титка же Занякина из лука в переносье сразили и пальца на левой руке лишили...»
Тут впереди очереди раздались возмущённые крики, возникло нечто вроде скандала. Этот самый Титка утверждал, что лишился не одного, а двух пальцев. Однако грамотей при поддержке публики доказывал, что второй палец, может быть, ещё и прирастёт — получится не правда, а кривда! Вот если б совсем отвалился, тогда другое дело, а так — нечего тень на плетень наводить! Конца этой истории Кирилл не узнал — его потащили к начальству.
