— Полагаю, да, — коротко кивнул Макар Александрович и оказался прав. Ни спектакль доигрывать не стали, ни на поклон никто не вышел...
В небольшой мужской гримёрной собралось так много народу, что помещение мгновенно заполнилось запахом пота и духов, гулом возбуждённых голосов и шорохом одежды. Гурскому пришлось приложить немало усилий, прежде чем воцарился хоть малейший порядок и он смог приступить к допросу.
— Откуда взялась эта брошь? — требовательно спросил он, после того как Денис Васильевич, Елена и Ольга удостоверили её подлинность.
— По всей видимости, этот гад мне её подложил, — тут же взорвался Кутайсов, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами и с ненавистью кивая на Семёна, которому, судя по двум синяками и огромной царапине на лбу, тоже немало досталось. В рваных камзолах и с разбитыми физиономиями, оба бойца смотрелись весьма живописно.
— Да иди ты к чёрту! — злобно огрызнулся Николишин, отворачиваясь к стене и избегая встречаться глазами с кем бы то ни было из присутствующих.
— А кто ещё мог знать, что эта дурацкая брошь находится в кармане именно моего камзола? — продолжал распаляться журналист. — Сам-то я и понятия не имел, что она настоящая, думал — бутафория, — и он похлопал себя по бокам, после чего добавил: — В пьесе у меня вообще роль без слов!
— Ну-с, а вы что скажете, господин Николишин? — И следователь сурово уставился на Семёна. — Но сначала извольте повернуться в мою сторону.
— Ничего я не знаю, огрызнулся тот, нехотя поворачивая голову, но не глядя в глаза Гурского. — Говорю же вам — журналюга украл, его и пытайте!
— Что должно было находиться в футляре? — на этот раз вопрос был адресован режиссёру, который тут же разразился подробным ответом, слушая который Семён морщился всё сильнее и болезненнее.
— В футляре должна была лежать бутафорская брошь, которую господин Николишин, по моей просьбе, заказал сделать в виде точной копии вот этой самой броши, — объяснил Трапезников, кивая на драгоценность, которую в течение всего допроса держал в руках Гурский.
— Уж не эту ли бутафорскую брошь вы имеете в виду? — И тут следователь на глазах у присутствующих жестом опытного фокусника достал из кармана форменного сюртука ещё одну брошь — ту самую, что была изъята во время ареста Морева.
— Да, похоже, что это она, хотя я и не настолько хорошо разбираюсь в драгоценностях, — не слишком уверенно подтвердил режиссёр.
— Она это, она, — нехотя кивнул Николишин.
— Какая это — она?
— Ну, в смысле, что бутафория...
— Однако, господа, дело всё больше запутывается, — растерянно пожав плечами, вынужден был признать Макар Александрович.
Помощь пришла неожиданно — стоявшему у самой двери Трапезникову пришлось потесниться, чтобы впустить в помещение красивого темноволосого юношу, одетого в щёгольский мундир лейб-гвардии гусарского полка. Денис Васильевич и Ольга сразу узнали князя Андрея — старшего сына великого князя Александра Михайловича, с которым они познакомились на генеральной репетиции.
— Извините, господа, что вторгся без приглашения, — смущённо пробормотал юноша, бросив быстрый взгляд в сторону Ольги, — однако же я слышал причину ваших затруднений и подумал, что могу вам кое-что пояснить... С вашего, разумеется, позволения, Макар Александрович... — И он изящно поклонился вставшему со своего места следователю.
— Сделайте одолжение, Андрей Александрович, — охотно согласился тот.
— Дело в том, что эту самую брошь...
— Которую именно?
— Вот эту... — И юный князь без колебаний указал на драгоценность, которая в предыдущем разговоре фигурировала как «бутафорская». — Эту драгоценность, вы, сударыня. — Он поклонился Ольге. — Изволили потерять на придворном балу, а я подобрал. Но поскольку в тот момент мы с вами ещё не были представлены друг другу, — тут юноша слегка порозовел, — то я не осмелился вручить её вам лично и обратился к отцу, которому вы оказали честь, протанцевав с ним мазурку. Он взял у меня эту брошь, сказав, что непременно передаст её вам. Вот, собственно, и всё, что мне известно.
— Интересно… — Макар Александрович с любопытством уставился на красавицу Ольгу, с явным удовольствием внимавшую молодому князю. — Что же получается, сударыня? На балу вы блистали фальшивой драгоценностью?
— Спрашивайте обо всём у этого болвана! — сердито передёрнула плечами она, кивнув на своего мужа. — Я взяла эту брошь из шкатулки, а что именно он туда положил...
— Ну да, да, — окрысился Семён, — я боялся, что она потеряет настоящую или её могут украсть... — И он столь красноречиво взглянул на Кутайсова, что тот заскрипел зубами.
«Забавно получается, — отметил про себя следователь, — оказывается, великий князь проводил свой медиумический сеанс с фальшивой драгоценностью, которая никогда не принадлежала Казанове!»
— Ну и что вы сделали дальше? — продолжал он допытываться у Николишина.
— А что дальше? Поскольку моя супруга на том балу действительно её потеряла, пришлось на время спектакля воспользоваться настоящей, а этот писака се украл, поскольку хорошо знал, какую ценность она представляет! Недаром он даже статейку об её истории сочинил!
— Заткнись, гад! — в очередной раз рассвирепел Кутайсов и, если бы не вмешательство Дениса Васильевича, снова бросился бы на Семёна. — Да если бы я даже это сделал, то уж, наверное, спрятал бы её в собственный костюм, а не в бутафорский камзол!
— Вот, видите, он действительно об этом думал! — обрадованно вскричал Николишин. — Арестуйте его, господин следователь, что же вы медлите?
— Напрасно ты ко мне ревнуешь, Сенька, — с неожиданно ехидной усмешкой покачал головой журналист, который уже но раз и не два успел заметить, какими глазами молодой князь поглядывает на стоявшую напротив него Ольгу.
После этого в разговоре повисла настолько неприятии пауза, что Макар Александрович поторопился завершить, столь оригинальное дознание.
— В принципе, мне всё ясно, — вставая с места, решительно заявил он.
— Так вы его арестуете? — просиял Семён.
— Нет-с, никого я арестовывать не буду... Считайте, что всем подозреваемым объявлена рождественская амнистия! — С этими словами следователь вручил подлинную брошь Денису Васильевичу, а её точную копию — Николишину. — Вот так-то вот, господа. Надеюсь, что теперь все довольны?
Последние дни уходящего года истекали со стремительностью песочных часов. Но как же удивительно мало было новогодних материалов в газетах того времени! Складывалось такое впечатление, что блестящая, погрязшая в непрерывных празднествах столица Российской империи встречала Новый год достаточно равнодушно. И, обидевшись на подобное невнимание, он вскоре жестоко отомстит за себя, надолго прекратив всякие празднества...
Но вот наконец настал тот момент, когда в разных концах города дружно захлопали пробки шампанского, в небо взлетели ракеты, а над Дворцовой площадью вспыхнул фейерверк в виде четырёх огромных цифр — 1914.
