Именно Кутайсов сумел вспомнить о том давнем фельетоне, после чего по взаимной договорённости с Макаром Александровичем предпринял собственные разыскания. «И это справедливо, — нравоучительно заметил ему следователь. — Поскольку ты бросил тень на репутацию господина учёного, постольку тебе же и надлежит восстановить истину». Сейчас, сидя в задних рядах, журналист с довольной улыбкой слушал обличительную речь Гурского.
— Итак, в заключение, — повысил голос Макар Александрович, на сей раз обращаясь к заметно сникшему адвокату и его подзащитной, — позвольте задать вам всего два вопроса. У вас, сударыня, я хотел бы узнать: чем вы занимались последние два года и как много любовников ещё сменили? Впрочем, на последний вопрос можете не отвечать Л к нам, господин адвокат, у меня вопрос иного рода: где вы видите порядочную женщину или хотя бы оскорблённую добродетель?
Столь эффектная концовка была встречена громом восторженно-весёлых рукоплесканий, так что для восстановления порядка председателю даже пришлось прибегнуть к помощи судейского колокольчика.
Да, Макар Александрович имел полное основание быть довольным собой! Дожидаясь, пока взбудораженная публика подчинится уговорам судебных приставов и успокоится, он слегка облокотился на деревянную перегородку, отделявшую ряды стульев от места для прений, и приветливо улыбнулся Ольге Рогожиной. Девушка сидела во втором ряду под руку со своим новоиспечённым женихом, демонстративно державшим на виду забинтованную ладонь.
— Мадемуазель Мальцева! — громогласно вопросил председатель. — Извольте встать и ответить: правда ли всё то, что господин следователь сообщил суду о вашей жизни?
Растерянная молодая женщина поднялась с места и, поминутно оглядываясь на сидевшего рядом с ней адвоката, что-то пролепетала.
— Говорите громче, — потребовал председатель. — Вас не слышно.
— Нет.
— Что — нет?
— Нет, — громче и увереннее повторила Мария, вскидывая голову и глядя прямо на судью, — всё, что он тут обо мне наговорил... — И она бросила неприязненный взгляд в сторону Гурского. — Совершенно наглая и возмутительная клевета! И как только не совестно возводить напраслину на честную девушку!
Следователь хотел было что-то ответить, но тут произошло нечто из ряда вон выходящее.
— Это она, Макар Александрович, она! — неожиданно вскакивая со своего места, закричала Ольга, указывая на Мальцеву. — Теперь я её, точно, узнала!
— Кого вы узнали? — среди всеобщего замешательства первым спросил Гурский.
— Да ту самую особу, которая была среди налётчиков! Она ещё прострелила руку моему жениху... — И Ольга так резко схватила забинтованную ладонь Николишина, чтобы показать её залу, что тот вскрикнул от боли. — Он тоже может это подтвердить!
— Вы в этом совершенно уверены? — настороженно переспросил Макар Александрович, сам не ожидавший столь удачного финала.
— Ещё бы! — задорно отмечала Ольга. — Мне эта гадина сразу показалась знакомой, а когда я услышала её голос, то перестала сомневаться. Да подтверди же, болван, ведь ты тоже её видел! — накинулась она на Семёна, который чувствовал себя столь обескураженным, что его физиономия начала быстро покрываться багровыми пятнами.
Гурский вопросительно уставился на него, и Николишину пришлось выдавить:
— Не верьте ей, она всё путает...
— Как путаю? — вскричала Ольга. — Макар Александрович, да я под присягой готова...
Но следователь её уже не слушал. Подойдя к Мальцевой, дрожащей от ярости и страха, Макар Александрович крепко взял её за руку повыше локтя и громко объявил:
— Вы арестованы, сударыня.
— За что? — дёрнулась Мария. — Да что вы слушаете эту сумасшедшую?
— Как это понимать, Макар Александрович? — удивлённо окликнул его председатель.
— Эта девица подозревается в соучастии в недавнем вооружённом ограблении галантерейного магазина, ваша честь, — охотно пояснил Гурский. — Вы позволите передать её в руки караульным?
— Делайте, как сочтёте нужным.
Перед тем как Марию вывели из зала, она ещё успела бросить отчаянный взгляд на кусавшего губы Николишина, которого отчитывала разъярённая Ольга. И тут зал заседаний, гудевший, как растревоженный улей, пронзило обиженное восклицание всеми забытого Ивана Ильича Сечникова:
— Позвольте, господа, а как же быть с моим делом?
И вновь грянул такой хохот, что ему бы позавидовали клоуны из знаменитого цирка Чинизелли!
Глава 17
ПОДГОТОВКА К ЮБИЛЕЮ
Рассказывая об аресте Марии прямо в зале суда, Николишин не удержался от злорадства. Он был очень нетерпим к боли, а потому до сих пор не мог простить ей простреленную ладонь. Впрочем, Морев был так разозлён после очередного провала, что не обращал внимания на ухмылки и ужимки соратника, которыми тот сопровождал своё повествование.
Когда Николишин закончил и блаженно задымил одолженной папиросой, Морев принялся раздражённо прохаживаться по комнате, периодически щёлкая пальцами и бормоча ругательства. Чёрная полоса неудач продолжалась, и как скоро она закончится — один Бог ведает! Наличных денег при налёте на магазин братьев Доменик удалось взять немного, а с «экспроприированными» у покупательниц драгоценностями пока было лучше никуда не соваться, чтобы не наводить полицию на след. Тем более что заграничное оружие и взрывчатка остались на борту затопленного в Ботническом заливе парохода...
Но главным, что неимоверно бесило честолюбивого террориста, были успехи его конкурентов по революционной борьбе. Сегодняшние питерские газеты как раз сообщили об очередном убийстве, совершенном боевой организацией эсеров. Один из газетчиков даже написал по этому поводу хлёсткую фразу. «Эти господа убили уже так много губернаторов, что назначение на этот пост стало равносильно смертному приговору!»
Помимо уязвлённого честолюбия, в ярости Морева присутствовал и чисто меркантильный интерес. Ему ли было не знать о том, что после каждого успешного теракта количество добровольных пожертвований со стороны лиц, сочувствующих российскому революционному движению, многократно возрастает — и, разумеется, все они поступают на счета той партии, которая сумела громче всех заявить о себе! При таком успехе у публики даже экспроприации становились всего лишь вспомогательным источником доходов...
— Так что же теперь будет с Марией? — неожиданно подал голос Николишин, гася папиросу в пепельнице.
— Что?
— Я спрашивал, как насчёт Марии?
— Да чёрт с ней! — усмехнулся Морев. — Честно признаться, мне она порядком осточертела своей удивительной стервозностью. Поверишь, Сеня, но порой даже самую простую фразу она ухитрялась произносить с такой невыносимо истеричной интонацией, что мне хотелось задушить её голыми руками, а труп сбросить в канализационный колодец.
