И ей повезло — фрейлина куда-то исчезает, зато на её месте появляется великий князь Александр Михайлович, почему-то одетый по моде восемнадцатого века — то есть в огромном парике и старинном камзоле ярко-голубого цвета, из-под которого видны пышные манжеты и белоснежное жабо. Они танцуют, и великий князь, ласково глядя на Ольгу, начинает нашёптывать ей непристойности, достойные простого гусара! Она настолько обескуражена, что едва его слышит, однако конец одной из фраз: «...задрать на вас юбку», показался ей чрезвычайно возмутительным, и она хочет открыть рот, чтобы сказать ему об этом, но не может этого сделать, поскольку её подбородок упирается во что-то твёрдое и холодное.
Испытывая это неприятное ощущение, Ольга наконец проснулась, но, едва раскрыв глаза, оцепенела от ужаса. В полутёмной из-за опущенных гардин спальне прямо перед её постелью стоял какой-то человек одетый в пышный и длинный парик, низко надвинутую на лоб треугольную шляпу и старинный синий камзол с огромными красными отворотами. В правой, вытянутой вперёд руке он держал шпагу, конец которой приходился под самый её подбородок.
Прошло несколько десятков секунд, в течение которых Ольга боялась вздохнуть, чтобы не пораниться о лезвие, а затем человек усмехнулся и опустил шпагу к ноге. В тот же миг она узнала своего мужа Семёна и, как подброшенная, вскочила на постели с гневным воплем:
— Совсем ополоумел? Ты же меня до смерти напугал, идиот несчастный! Что на тебя нашло?
— Ты мне изменила, — глухо отвечал он.
— Что?
— Ты мне изменила с этим проклятым журналистом. Я специально нанял человека, который вчера мне всё рассказал. Он своими глазами видел, как ты выходила с Кутайсовым из дома на набережной Волковки, где вы провели не меньше пяти часов. — Семён судорожно вздохнул и уже громче выпалил ещё одну фразу: — И мало того, что изменила, но ты ещё посмела подарить этому альфонсу нашу фамильную брошь, можно сказать, наградила его орденом Казановы!
Несколько мгновений Ольга изумлённо молчала, собираясь с мыслями и готовясь всё отрицать, но затем воспоминание о только что пережитом ужасе пересилило все остальные чувства, и она сорвалась.
— Да, я тебе изменила! — дрожащим от ярости голосом закричала она. — И что дальше? Ты думаешь запугать меня этой дурацкой шпагой и превратить в верную супругу? Чего ты добиваешься, ты — жалкий и убогий тип, у которого даже ревность убога? Ревнивец рогатый! фыркнула она от злой радости нахождения самого обидного выражения.
Вид понурой фигуры мужа, который явно ожидал, не яростных признаний, а покаянных слёз и оправданий распалил её пуще прежнего и с воплем: «Мерзавец несчастный, как ты посмел меня напугать!» — она соскочила с постели, и как была — в одной ночной сорочке, — бросилась на него.
Дальнейшее стало всё явственнее напоминать знаменитую сцену в будуаре миледи, когда д’Артаньян, случайно обнажив её «прекрасное, белоснежное, круглое плечо», «с невыразимым ужасом увидел цветок лилии».
— Боже милосердный! — вскричал несчастный Семён, уворачиваясь от жены, бросившейся на него «уже, не как разъярённая женщина, а как раненая пантера».
На его счастье, под рукой у Ольги не было «маленького кинжала с золотой рукояткой», а потому она напала на него всего лишь с подушкой. Защищаясь, он инстинктивно поднял вверх шпагу. После первых же ударов подушка зацепилась за её кончик и порвалась, щедро осыпав всю эту «сцену в будуаре» нежным белым пухом.
Лишившись подушки, Ольга принялась отвешивать мужу яростные пощёчины, сумев оттеснить назад и сбить с него шляпу. Она уже настолько не осознавала себя, что превратилась в настоящую фурию. А ведь злополучный Семён отнюдь не отличался храбростью д’Артаньяна, поэтому его немало устрашило «это искажённое лицо, эти жутко расширенные зрачки, бледные щёки и кроваво-красные губы»! Да и кто бы узнал его остроумную красавицу жену в столь дьявольском облике!
Поэтому вместо того чтобы последовать примеру находчивого гасконца и, защищаясь шпагой, постепенно отступать к выходу, он выронил её на пол и закрыл лицо руками. После этого его положение стало совсем критическим проворно подобрав шпагу и обнаружив, что её лезвие было абсолютно тупым (злополучный Семён позаимствовал это бутафорское оружие из театрального реквизита!), Ольга обеими руками схватила её за тонкий конец и принялась охаживать мужа по голове достаточно тяжёлым эфесом.
— Подлец! Подлец! — рычала она, всё более уподобляясь миледи. Семёну ничего не оставалось делать, как обратиться в позорное бегство. «Одним прыжком он бросился из комнаты… и быстрый как молния, захлопнул дверь, налегая на неё всей тяжестью...»
Ольга немец ценно бросилась следом и с разбегу попыталась выбить дверь, «выказав при этом необычайную для женщины силу». Стоит ли упоминать о том, что «каждый удар сопровождался ужасными проклятиями»? Порой она даже срывалась на такие выражения, которые и снились самым отъявленным злодейкам семнадцатого века…
В сцене, описанной в «Трёх мушкетёрах», д’Артаньяну пришла на помощь служанка Кэтти, а в нашем случае Семёна спасла сестра его разъярённой жены. Услышав разносившийся по всему дому шум и крики, Елена поспешила на половину сестры и успела как раз вовремя — с третьей попытке Ольге удалось-таки распахнуть дверь, и Семён метнулся в сторону лестницы, оставив сестёр с глазу на глаз.
— Что тут у вас происходит? — изумилась Елена, видя перед собой запыхавшуюся и раскрасневшуюся Ольгу, молча грозившую кулаком вслед убегавшему мужу.
— Да так... — переводя дыхание, отвечала та, — немного выяснили отношения.
— Но что случилось-то?
Ольга махнула было рукой, сдула со лба прядь волос, но затем всё же ответила:
— А ладно, что я от тебя буду скрывать... Я изменила Сеньке с Кутайсовым, а у этого подлеца хватило ума нас выследить и всё узнать.
— И что же теперь будет? — искренне огорчилась Елена, следуя за сестрой в спальню.
— Да чёрт его знает! — Ольга присела к трюмо и, чтобы побыстрее успокоиться, принялась расчёсывать разметавшиеся в процессе схватки волосы. Мне плевать… Разведёмся, в конце концов. Интересно, — вдруг вспомнила она, — а откуда у Сеньки взялись этот камзол и шпага?
— Они в своём самодеятельном театре репетирует водевиль Казановы, — кротко пояснила сестра. — Семён даже предложил мне поучаствовать, пообещав одну из главных ролей. Если хочешь, то и ты могла бы... Впрочем, что теперь об этом говорить!
— А сам-то он на какую роль предназначен? Неужто такому охламону предложили сыграть самого Казанову?
— Не знаю точно, я пока была только на одной репетиции, где режиссёр читал нам пьесу.
— Ну и дурак же этот режиссёр, если до такого додумается! Предложим, роль соблазнителя рогоносцу! — И Ольга зловеще засмеялась, остановившись лишь тогда, когда заметила, сестра не только не разделяет её веселья, но, напротив, продолжает сидеть рядом с самым грустным видом. — Эй, Ленок, а ты что такая печальная и бледная? Уж не заболела ли снова?
