Несколько раз Денис Васильевич пытался как-то разговорить жену, задавая ей настолько туманные вопросы, что и сам толком не понимал — каких ответов он от неё ждёт? Однако Елена неизменно уклонялась от любых объяснений или отговариваясь непониманием или предлагая перенести этот разговор «на потом», которое никак не наступало. В супружеской постели она неизменно притворялась спящей или нездоровой, так что все интимные отношения между ними сами собой прекратились.
Тогда Винокуров решил поговорить с Ольгой, однако и этот разговор не слишком получился, поскольку свояченицу одолевали собственные заботы, в результате которых она стала много времени проводить вне дома. Говорила она с ним рассеянно и неохотно и единственное, чего ему удалось добиться, так это брошенной сквозь зубы фразы:
«По-моему, Ленок подозревает тебя в измене!»
«Даю тебе слово, что этого не было!» — мгновенно вспыхнул Денис Васильевич, на что Ольга лишь равнодушно передёрнула плечами:
«Это ты ей говори».
Кстати, на прямой вопрос о бело-голубом кашне она повторно пожала плечами, заявив, что ей вполне хватает собственного гардероба, чтобы не одалживаться у сестры.
Устав терпеть тяжёлую атмосферу неопределённости и ожидания, Винокуров всерьёз начал подумывать над тем, не пойти ли ему на решительное объяснение с женой. Именно в период таких раздумий ему вновь позвонила фрейлина Васильчикова. Разговор получился очень коротким — Елизавета Николаевна попросила его о помощи и назначила свидание «на том же месте, у Казанского собора».
В назначенный день Денис Васильевич, с трудом подавив душевный трепет, вновь садился в изящную придворную карету. И, разумеется, что перед этим он непроизвольно бросил взгляд на левый фонарь, словно бы ожидая увидеть там знакомое кашне, всё это время не дававшее ему покоя.
— Спасибо, что пришли, едва поздоровавшись, произнесла мадемуазель Васильчикова. При первом же взгляде на её бледное, напряжённое лицо Винокуров невольно подумал о каком-то странном периоде в его жизни, когда ему приходится постоянно иметь дело с грустными, озабоченными или встревоженными молодыми дамами. И лишь когда он входил в аудиторию женских курсов, его охватывала атмосфера неизбывной весёлости и задорного кокетства!
— Я не мог не прийти, Елизавета Николаевна, — мягко заметил он, — вы меня позвали, а я обещал свою помощь. Что у вас случилось?
— Помните, я говорила вам о том, что моя тётка обратилась за помощью к Распутину?
— Конечно, помню.
— И он ей действительно помог… Во всяком случае, она мне так сказала.
— И что дальше?
— По словам тётки, Распутин написал для неё записку к барону Будбергу, в которой попросил его срочно решить её дело, однако в руки ей эту записку не отдал, потребовав, чтобы за ней приехала племянница, то есть я. Пожалуйста, Денис Васильевич, поедемте к нему вместе!
И Елизавета умоляюще взглянула на Винокурова.
Разумеется, ему ничего не оставалось делать, как утвердительно кивнуть, хотя от одной мысли о визите к «святому чёрту», про чьи гнусные похождения ходили легенды по всему Петербургу, Денису Васильевичу стало не по себе.
Жилище Распутина представляло собой настоящий вертеп, кутёж, не прекращался ни днём, ни ночью. Сквозь постоянно зашторенные окна на улицу доносился странный гул, в котором самым причудливым образом сливались застольные речи и молитвенные песнопения, гитарный перезвон и топот пляски, женский визг и пьяное мужское бормотание. У подъезда неизменно стояли дорогие автомобили, роскошные кареты и простые извозчичьи пролётки, причём за самыми богатыми посетителями лакеи обычно несли «дары Григорию Ефимовичу» — ящики с винами и корзины с деликатесами.
Казалось, что смысл жизни человека, избравшего своим ремеслом поучение жизни других и даже бравшегося управлять государственными делами, состоял в выпивке, закуске и ничем не сдерживаемом разврате. И это происходило именно в той стране, где святыми почитались иноки-аскеты, начиная от Сергия Радонежского и кончая Иоанном Кронштадским!
Кто только не побывал у Распутина со своими делами, предложениями и просьбами: министры и биржевые маклеры, адвокаты и купцы, княгини и проститутки, репортёры и авантюристы — и вот теперь этой участи не избежит и скромный профессор психиатрии.
Получив его согласие, обрадованная фрейлина немедленно отдала приказание своему кучеру, и карета двинулась на Английскую набережную. Сначала они оба напряжённо молчали, а затем Елизавета взглянула на своего спутника и с лукавой улыбкой попросила прощения.
— За что? — удивился Денис Васильевич, погруженный в самые неприятные предчувствия.
— За свою прошлую выходку. Ну вы же понимаете, что я имею в виду.
Винокуров вспомнил про столь взволновавший его эпизод, когда Елизавета чуть было не вынудила его поцеловать её ножку, и смущённо пожал плечами.
— Нет, в самом деле, — продолжала фрейлина, внимательно глядя на него, — даже не знаю, что мне тогда взбрело в голову. Наверное, я возомнила себя одной из роковых героинь Достоевского — например, Настасьей Филипповной или Грушенькой из «Братьев Карамазовых», вот и захотелось поиграть с вами в такие же игры.
— Не вижу в вашем поступке ничего дурного, — пробормотал Денис Васильевич, лишь бы что-то сказать Действительно, кому же ещё и играть с мужчинами, как не очаровательным девицам? И кому же ещё мужчины любого возраста охотно позволят ставить над собой самые сумасбродные эксперименты!
— В самом деле? — неожиданно обрадовалась Елизавета. — В таком случае, скажите, кого из героинь Достоевского я вам больше всего напоминаю?
Винокуров призадумался, но ему вдруг пришла в голову совершенно иная мысль. Когда он пребывал в счастливом возрасте своей юной спутницы, то лично присутствовал на похоронах великого писателя, которого в его последний путь провожал весь Петербург. Более того, именно там, в процессии, идущей по Невскому в сторону Александро-Невской лавры, ему и посчастливилось познакомиться со своей первой любовью — Надеждой Симоновой. И вот теперь, спустя тридцать два года, он пытается ухаживать за девушкой, которой в те времена не только не было на свете, но, скорее всего, её родители даже не были ещё знакомы!
— Что же вы молчите? — нетерпеливо поинтересовалась фрейлина. — Или вам не нравятся романы Фёдора Михайловича? А я так просто обожаю «Идиота».
— По-моему, весьма странный роман, — нехотя отвечал Денис Васильевич.
— Странный, вы сказали? Чем же это?
— Тем, что там есть невероятно гениальные сцены и при этом чудовищно много элементарной халтуры. Эпизод с Натальей Филипповной, бросающей в огонь полученные от Рогожина деньги, я считаю самой эффектной сценой всей русской литературы. А уж про абсолютно фантасмагоричный разговор Рогожина и Мышкина у её трупа, я вообще не говорю такое мог создать только болезненный гений Достоевского, и ничего подобного в мировой литературе просто нет. Но при этом вторая и третья части откровенно провальные действия там почти нет, если не считать пустяковых ширю и пустопорожних разговоров, зато много совершенно откровенной графоманщины, вроде многословных статей Ипполита и Келлера...
