Глава 25
КЛИНИЧЕСКИЙ ЗАГУЛ
На правах хорошего знакомого Кутайсов обычно попадал в квартиру «старца» не через прихожую, в которой благодаря всевозможным посетителям постоянно царило совершенно немыслимое «амбре», представляющее собой смесь абсолютно несочетаемых запахов вроде запаха кислых щей и дорогих духов, прогорклого масла и мокрой овчины, табачного дыма и цветов, а через чёрный ход, выводивший в маленькую кухню, забитую множеством всевозможных ящиков и корзин.
Судя по гомону голосов, грохоту разбиваемой посуды и диким крикам, в квартире Распутина царил тот немыслимый, «клинический», как его называл про себя журналист, загул, становившийся источником множества сплетен, анекдотов и полицейских донесений.
И действительно, встретивший его «старец» был совершенно зверски пьян — тёмно-русые космы всклокочены, усы и борода мокрые от пролитого на них вина, а светло-голубые мутны как затянутое мглой небо. Однако Распутин тут же узнал журналиста и радостно заорал: «Здорово, Серёга!» — стоило Кутайсову показаться на пороге столовой, заполненной множеством народу.
— Здорово, Ефимыч.
— Что нового?
— Да всё то же, — небрежно отвечал Кутайсов, мельком оглядывая помещение.
— А всё-таки?
— Смотря, что тебя интересует... Съезд купеческих приказчиков, очередное столкновение автомобиля с лихачом, метели и снежные заносы по всей России... Или вот недавно был случай — свирепый покупатель, не сторговавшись по поводу молотка, схватил его за рукоятку и так отрихтовал продавца, что тот угодил в больницу.
Пока Распутин раскатисто хохотал, журналист присмотрелся к присутствующим повнимательнее. В столовой находились не менее восьми женщин и всего двое мужчин, первым из которых, был худосочный и невзрачный молодой человек. Без пиджака, в одном жилете, он сидел рядом с беременной женой и держал её за руку, в то время как она не сводила со «старца» преданного взгляда больших голубых глаз. Вторым был Симанович, приветствовавший журналиста дружеским помахиванием руки. Пожалуй, только он и не притрагивался к вину.
Большинство из присутствующих женщин Кутайсов давно и хорошо знал. Первой была небольшая, изящная и вся какая-то деликатная молодая блондинка Мария, или просто Муня некогда пережившая страстную любовь к аристократу. Впав в чёрную меланхолию после его смерти, она случайно познакомилась с Распутиным и возомнила, что именно Бог послал ей этого «утешителя». Второй была разбитная и смешливая шатенка Катя — портниха из этого же дома, к которой периодически заваливался пьяный «старец»; третьей — пышнотелая блондинка Акулина с приятным певучим голосом, бывшая монашка, ныне выполнявшая роль горничной.
С её появлением в свите Распутина была связана целая легенда — он якобы нашёл её в одном из уральских монастырей, где она мучилась от сильных судорог, и после многочасового «бдения» в её келье, сумел изгнать из неё беса. Ещё одной «певуньей» была бывшая прима оперного театра, а ныне вдова полковника. Эта дама неопределённого возраста, постоянно одевалась во всё чёрное и курила тонкие дамские пахитоски. Пятой из присутствующих, была ещё одна Маша — стройная молодая девушка, одетая в гимназическое платье и имевшая весьма отталкивающую внешность: грубое лицо с приплюснутым носом, толстые пунцовые губы, которые она периодические облизывала тонким змеиным языком, и чёрные злые глаза. Откуда она взялась никто не знал, да и не интересовался, тем более что вела себя эта уродина весьма странно — то начинала заговариваться, а то вдруг дёргалась, как марионетка.
Бегло оглядев всю компанию, Кутайсов задержал свой взгляд на двух великосветских дамам — одна в сером элегантном платье, очень красивая, хотя и не первой молодости, с прекрасными тёмными глазами, а вторая молодая и скромная, с напряжённо-строгим выражением бледного лица, в маленькой, украшенной фиалками шляпке.
— Ну и где же твоя фрейлина? — с трудом вставая ему навстречу, закричал Распутин.
«О чёрт! — мысленно выругался Кутайсов. — Пьян, как собака, а всё помнит!»
— Зачем тебе ещё одна, — отвечал он, уклоняясь от его зловонных объятий — несмотря на то, что среди его почитательниц чуть ли не шла драка за право постирать грязное бельё «старца», тот каждый день сильно потел, а мылся редко — разве что перед визитом во дворец. — Смотри, какой у тебя цветник султан позавидует.
— Ты мне, брат, зубы то не заговаривай! — неожиданно рассердился Распутин. — Обещал — так привози, а не то я сам к ней поеду! Сам же знаешь — от меня не денешься...
— Да уж знаю, — сквозь зубы процедил Кутайсов, с трудом сдерживая желание одним ударом отправить «старца» в нокаут. Профессия журналиста подразумевала множество передряг, поэтому он неплохо владел приёмами бокса.
А угроза «старца» была весьма существенной! Кутайсову ли было не знать о том, что происходило в тех случаях, когда некоторые женщины осмеливались пожаловаться в полицию на то, что Распутин их обесчестил. Начальник полиции самолично составлял подробнейший протокол и рассылал его в соответствующие учреждения, не забывая одарять копиями и некоторых доверенных лиц. Все эти люди с интересом и завистью читали об очередном беспутстве «старца», но никто, разумеется, и не думал начинать судебное дело против человека, по чьему желанию смещались и назначались министры, настоятели монастырей и даже главы правительства.
— А ты и сам-то смотри-и-и... — пьяно икая и качаясь, продолжал Распутин, держась за плечо журналиста. — Хоть ты мне и друг, Серёга, но я, брат, и суров бываю!
— Да что ты на меня насел! — с досадой отвечал Кутайсов, подводя «старца» к стулу. — И с чего тебе мне угрожать? У неё свой любовник есть — вот с него и требуй.
— Как любовник?
— А вот так.
— Тады давай его сюда! Щас мы с него потребуем... Щас он у нас, голуба, запоёт!
— Петь он умеет, это ты верно угадал. Однако меня он не послушаем я а нот если ты сам позвонишь, то приедет, как миленький.
— Пошли, позвоним, — немедленно согласился Распутин, опрокидывая стул и нетвёрдыми шагами устремляясь в коридор, где на стене висел телефонный аппарат. При его появлении и прихожей мгновенно стих гул голосов, зато разом зашелестели платья вскакивавших со стульев и скамеек женщин. Какой-то офицер зазвенел шпорами, седовласый чиновник поспешно зашуршал доставаемыми из портфеля бумагами, две деревенские бабы упали на колени и принялись креститься, но Распутин не обращал ни на кого внимания. Едва не падая и держась рукой за стену, «старец» проковылял к телефону.
— К-к-как зовут? — повернулся он к следовавшему за ним Кутайсову.
— Кого? Ах, да... Семён... Семён Николишин. Он, кстати, и на гитаре отлично играет — заслушаешься.
— Хор-р-ро-шо, заслушаемся... Номер какой?
— 656-16.
— Але?.. Барышня, соединяй... Але? Семён? Жив-ва бери гитару и приезжай... Распутин говорит, охламон ты этакий. Ну, жив-ва... И полюбовницу с собой бери — кутить будем!.. Слышь, ты, Сенька, беспременно бери. А иначе я к тебе сам приеду и всё у тебя разнесу. Смотри, брат, не серди меня...
