Анетта была счастлива. Ее Мирек успокоился, никуда не рвется, работает с утра до ночи, и как работает! Когда она отправила фотографию панно в Копенгаген, оттуда пришел восторженный ответ, они разработали проект буклета и плаката, которые восхитили Анетту и заслужили одобрение Мирослава. Словом, все шло хорошо. И еще ей страшно понравилась идея Мирека пригласить на выставку родителей и познакомить ее с ними. «Неужто хочет жениться?» – с замиранием сердца думала она. Только я благородно откажусь. Это лишнее.
Мы с Димой договорились, что на работе не станем никому демонстрировать наши отношения. Мне удавалось держать себя в руках, а вот Дима… Он иногда заглядывал без дела к нам в комнату, бросал на меня пылкие взгляды, если мы сталкивались в коридоре. В конце концов Евгения Давыдовна как-то сказала мне:
– Я страшно рада за вас, Глашенька!
– Вы о чем, Евгения Давыдовна?
– Как о чем? О вашем романе с Крутояровым! Очаровательный мужик! Вы же оба светитесь… Он вам еще предложения не сделал?
– Нет, что вы!
– Думаю, скоро сделает! Да и пора вам замуж.
– Да о чем вы, Евгения Давыдовна?
– Ладно-ладно, а то я слепая! Но вы правы, не надо, чтобы весь институт обсуждал ваши дела.
– И обсуждать нечего!
– Но Димочка вам нравится?
– Нравится. Он приятный человек.
– Глаша, Глаша, Вадим Курочкин живет с вами в соседнем доме, он засек, что Димин «лексус» ночует у вашего подъезда.
Меня бросило в жар.
– Господи, я думала, это чисто бабские дела…
– Да господь с вами, Глашенька, мужики куда любопытнее баб. И сплетничают еще почище… – со смехом сказала Евгения Давыдовна.
– Как говорит моя подруга – обалдемон!
Вечером я рассказала об этом разговоре Диме.
– Ну что ж, все правильно. Пора нам с тобой жениться. Как ты на это смотришь?
– Плохо.
– Плохо? Почему? – безмерно удивился он.
– Не хочу замуж.
– Странно, обычно все девочки маниакально хотят замуж, – улыбнулся он. – Но я понимаю, ты еще не любишь меня…
– А ты? Ты разве меня любишь?
– Я хочу быть с тобой абсолютно честным. Я, может быть, просто не знаю, что такое эта пресловутая любовь… Но мне с тобой хорошо, хорошо во всех смыслах, я отдыхаю душой, когда ты рядом. Вот я просыпаюсь, а ты там возишься на кухне, и я думаю, какое счастье, я сейчас ее увижу… услышу ее голос… И буду весь день мечтать, что вечером приду в эту квартиру и буду с тобой вместе… И на работе, если два часа тебя не вижу, достаю телефон с твоей фотографией и смотрю… Вот как-то так… – он смущенно улыбнулся. – Я не очень умею пафосно выражаться, но ты… ты мне необходима…
Он так смотрел на меня… И мое сердце дрогнуло.
– Димочка, милый, мне тоже хорошо с тобой! Если хочешь, давай жить вместе, просто не будем расписываться пока, так поживем, ладно? Перебирайся ко мне, тут до работы всего ничего.
– А у меня есть кот…
– Кот? Вот здорово! Ты почему не говорил? А кто ж его кормит, когда ты у меня?
– Соседка приходит.
– Давай сюда кота! Обожаю котов! Как его звать?
– Кисыч.
– Он какой? Пушистый?
– Да нет, простой, черно-белый. Ласковый.
– А я привезу ему мисочки!
– Какие мисочки? – ошалел Дима.
– Красивые такие… Я во Франкфурте такие купила для кота Борисовых. И нашему Кисычу привезу!
– Нашему? – просиял Дима.
– Ага!
– Вот теперь я точно знаю, что люблю тебя, Глашка!
И в ближайшую субботу Дима с Кисычем перебрались ко мне.
Андрей Олегович перенес тяжелый грипп и плохо себя чувствовал. Врачи запретили ему в ближайшие две недели куда-либо летать. На все переговоры летал Дима, я ему для этого не требовалась, он прекрасно знал английский и немецкий. Но Андрей Олегович желал всегда держать руку на пульсе и требовал, чтобы я приезжала к нему домой и переводила те документы, которые Дима сбрасывал ему без перевода. Когда я приехала к шефу во второй раз, у него как раз был врач.
– Глашенька, пока идемте на кухню, – шепотом проговорила Людмила Арсеньевна и потянула меня за рукав. Сейчас будет говорить о сыне, с тоской подумала я.
– Глаша, деточка, вы знаете, Котя прислал мне приглашение на выставку в Копенгаген!
– Только вам?
– Нет. Нам обоим.
– И что?
– Андрей Олегович еще ничего не знает.
– Как? Почему?
– Я боялась ему говорить… А сейчас он и вовсе болен…
– Но вы хотите поехать?
– Больше всего на свете! А как может быть иначе?
– А почему ж вы ничего не сказали мужу?
– Я так счастлива тем, что Котя нашелся… И мне было страшно, вдруг Андрей начал бы кричать, говорить что-то дурное о Коте или, чего доброго, запретил бы мне лететь в Копенгаген…
– Да не может такого быть! Андрей Олегович добрейшей души человек!
– Глашенька, вы не знаете его. Это он внешне такой милый. А внутри – кремень, твердолобый и упрямый как черт… Беда в том, что и Котя такой же. Но Котя молодой, сильный, по-видимому талантливый художник, а Андрей… Думаете, милый человек добрейшей души сумел бы создать у нас крупный бизнес? Ладно, создать-то, может, и смог бы, а вот удержать в руках… Для этого надо иметь железный характер и… душу тоже железную…
– И что же теперь будет, Людмила Арсеньевна?
– Вот он поправится, и я все ему скажу. Но в Копенгаген полечу одна. А Андрею что-нибудь навру. Но я обязана быть на этом вернисаже! Вы мне поможете, Глаша?
– Чем смогу…
– Я имела в виду отель, билеты…
– Как нечего делать!
Тут появился врач, немолодой, с седыми пышными усами.
– Ну что ж, дамочки! Все не так уж плохо. Но недельку еще в том же режиме. На улицу не выходить, пить все лекарства, следить за давлением. Можно немножко работать. Да, и соблюдать диету во что бы то ни стало!
– Хорошо, будем соблюдать, – кивнула Людмила Арсеньевна и пошла проводить доктора.
– Глаша, вы пришли? Идите сюда скорее! – позвал Андрей Олегович.
И мы взялись за работу. Я впервые присутствовала при разговорах Андрея Олеговича и Димы. У них явно сложился удачный тандем. Дима сбрасывал документы, я тут же их переводила Андрею Олеговичу, тот перезванивал Диме по скайпу, и они общались какими-то междометиями, часто совершенно мне непонятными. И, как я полагаю, непонятными вообще для посторонних ушей. В какой-то момент Дима сказал какую-то загадочную для меня фразу, а Андрей Олегович вдруг расплылся в радостной улыбке, хлопнул в ладоши и воскликнул:
