Он вытащил из кармана ювелирный футляр. Неужто кольцо? И опять будет делать предложение?
Я взяла футляр. Открыла и ахнула. Там лежали серьги, на белом перламутре черные жемчужины неправильной формы, идеально подходящие к кулону, подаренному Людмилой Арсеньевной.
– Боже мой, Димка, какая прелесть! – взвизгнула я и кинулась ему на шею. – Но как? Где ты нашел?
– Заказал, – пожал плечами Дима, впрочем, очень довольный произведенным эффектом.
– Когда ты успел?
– Довольно давно. Сфотографировал твой кулон, связался с одним знакомым мастером, и вот… Нравится?
– Не то слово!
– Примерь!
Это выглядело восхитительно!
– Спасибо, Димочка! Знаешь, я никогда не носила каких-то настоящих украшений… И думала, что не буду… Но это такая красота, и не прет богачество… Супер!
– Тебе страшно идет! Ты такая изысканная…
Короче говоря, это была арабская идиллия!
Мы вернулись в Москву, а через день я заболела. Свалилась с тяжелым воспалением легких, и меня даже положили в больницу. Выздоравливала я долго и трудно. Дима приезжал каждый день.
– Ишь какой у тебя мужик заботливый, – говорила пожилая соседка по палате. – Видать, любит.
– Глашенька, как ты? Это я виноват, разве можно было устраивать тебе такие климатические перепады…
– Да ладно, жива буду. Скажи, а как там Андрей Олегович без меня обходится?
– Да нашли ему молоденького парнишку, студента иняза в академке. Он с ним с восторгом ездит, и старик вроде бы доволен. Это сын его каких-то старых друзей. Так что не волнуйся, не пропадет он без тебя, а вот я пропаду! Поэтому после больницы поедешь в санаторий.
– В санаторий? Ни за что!
– О, уже характер прорезался, значит, на поправку идешь. И работать больше не будешь, пока, во всяком случае.
У меня не было сил спорить, тем более что прошлой ночью мне приснился гончар. Он смотрел на меня своими невозможными серыми глазами и протягивал ко мне руки, но между нами была стена, прозрачная, с каким-то голубоватым отливом. Я тоже протягивала к нему руки, но стена была непреодолимой. Да, Дима прав, не нужно мне больше там работать, нужно держаться подальше от этой семьи…
– Да, Димочка, наверное, ты прав. Не буду я пока работать.
– Солнышко, умница моя!
– Дим, а как ты справляешься без меня?
– Справляюсь. Я же многое по хозяйству умею. А Марьяна со своим политологом рассталась, впала в черную меланхолию и уехала к брату в Португалию.
– То-то я гляжу, она перестала меня навещать…
– Она мне сказала, что не имеет права ходить в больницу с таким ужасным настроением, это может тебе повредить, и я с ней согласился. Хотя на мой взгляд, этот тип вообще не для нее.
– Димочка, я так хочу домой!
– Потерпи, моя хорошая, доктор сказал, что во вторник выпишет тебя, если не будет хуже. Так что недолго осталось.
Прошел месяц. Я поправилась, провела десять дней в санатории, но сбежала оттуда. Невыносимо! Дима даже не сердился, понял, что я уже могу жить дома, нормальной жизнью. По вечерам Дима рассказывал мне о делах на фирме, и я относилась к этому совершенно спокойно. Но однажды вечером он вдруг заявил:
– Глашка, первого апреля юбилей у Олегыча, – шестьдесят пять.
– И что?
– Будет банкет. Мы оба приглашены, естественно.
– А можно мне не ходить?
– Это почему же?
– Да не знаю, неохота…
– Что за глупости! – рассердился Дима. – Я не могу там не быть, все знают, что мы вместе… Абсурд!
– Там будет тыща народу.
– Нет! Тыща народу будет на банкете в институте, а через два дня уже банкет для сравнительно узкого круга, без официальных лиц. От силы человек тридцать-сорок.
– Ну что ж… Придется пойти. А форма одежды?
– Почем я знаю? Ну, что-нибудь нарядное надо, еще десять дней, можно подобрать что-то…
– Ладно, я подумаю!
А на другой день мне вдруг позвонила Людмила Арсеньевна.
– Глашенька, деточка, как вы себя чувствуете?
– Сейчас уже хорошо, спасибо, Людмила Арсеньевна.
– Дима говорил вам про первое апреля?
– Да, говорил.
– Надеюсь, вы придете?
– Ну конечно, Людмила Арсеньевна, обязательно. Я только хотела спросить, что подарить Андрею Олеговичу.
– Ох, Глаша, что можно подарить человеку его возраста, к тому же у него практически все есть.
– Ладно, посоветуюсь с Димой.
– Глашенька, а как вам с ним живется? – Она почему-то слегка понизила голос.
– Да замечательно живется. Он почти идеал.
– Да? Рада за вас!
Могу поклясться, что в ее тоне сквозило разочарование.
– А мы познакомились с Котиной… дамой.
– И что?
– Она так его любит… Так заботится… Но Андрей в негодовании.
– Почему?
– Ну, она же настолько старше… Андрей хотел дать Коте денег, чтобы откупиться от нее. А он отказался наотрез.
– Значит, не хочет откупаться.
– Я тоже так подумала. Он вообще странный парень. Но гениальный! И не потому, что он мой сын. Слышали бы вы, Глашенька, что о его выставке говорили, что писали… На вернисаж приезжал Домбровский, он коллекционер… Он готов был скупить вообще все, а это его панно… «Птицы моей жизни» – это истинный шедевр, он ведь задумывал изначально не панно, а цикл работ, а потом решил объединить в этом панно… Это чудо, Глаша, просто чудо! Когда мы с Андреем вернулись в отель, Андрей заплакал. Чувствовал себя виноватым безмерно. Но Анетту невзлюбил. Я пыталась ему объяснить, что он должен быть благодарен этой женщине… Но где там!
– Людмила Арсеньевна, а они… будут на юбилее?
– Обещались. Глашенька, вы простите, что я как-то пропала, даже ни разу вас в больнице не навестила.
– Да что вы, Людмила Арсеньевна, Дима каждый день ко мне приезжал!
– Я рада это слышать. Ну что ж, Глашенька… Значит, скоро увидимся!
– А вам не нужна какая-то помощь?
– Да нет, ничего не нужно, все будет в ресторане, я уже все заказала. Буду рада вас видеть, деточка!
– Да, а как справляется молодой человек на моем месте?
– Да вроде бы Андрей доволен.
– Вот и слава богу!
Я возилась на кухне, когда в дверь позвонили. Кто бы это мог быть?
– Кто там?
– Открывай! Свои!
