Помедлив, я сгреб в кучку остатки своей бороды и накрыл ладонью. Пусть ест. Он союзник. И у него свои потребности.
Я мог бы поглотить их сквозь тело, но ты бы почувствовал неприятные ощущения.
Странно.
Очень странно.
Никогда – даже на краю гибели – куалькуа не отличался предупредительностью. Либо мой амебоподобный друг исправляется, либо…
Что с тобой?
Он молчал. Ладонь подрагивала – симбионт питался. Наверное, он сейчас стянул большую часть тела в руку.
Но вряд ли это помеха для разговора!
– Когда я ем, я глух и нем… Эй, дружок, к тебе не относится это детское правило! – негромко сказал я.
Я в порядке.
Ложь.
Куалькуа молчал.
Мечта шизофреника – разговаривать с самим собой. И я не намерен отказываться от права получать ответы!
Я боюсь…
Голос в моем сознании был тих, едва уловим. Шепот.
Что?
Я – боюсь.
Убрав руку с безупречно вычищенного пола, я постоял, глядясь в зеркало. А не наблюдают ли за мной сквозь стекло?… Чушь. Это уж точно чушь.
Чего ты боишься, куалькуа? – ласково, как ребенка, спросил я. – Тебя ведь не страшит смерть. Или…
Догадка была потрясающе правдоподобной!
Ты утратил связь со своей расой? Ты теперь один?
Какой шок, наверное, он испытал! Быть частью целого – и вдруг оказаться отрезанным от мира!
Не надо сочувствия. Ты ошибаешься. Если часть меня станет функционировать автономно – она не удержит разум и погибнет. И ты бы при этом погиб.
Жалость моментально сменилась ужасом и ненавистью. Значит – куалькуа допускал такую возможность? И если бы при полете к Ядру связь прервалась – обезумевшая амеба разнесла бы мое тело изнутри?
Да. Прости. Но вероятность такого исхода минимальна. То, что связывает меня воедино, – невозможно экранировать.
Я поймал себя на том, что скрюченные пальцы до боли впились в грудь. Найти, нащупать, выдрать комок чужой плоти…
Успокойся…
– Что тебе надо? Почему ты боишься? – закричал я. – Говори! Я имею право знать!
Врата.
Я замолчал. Кажется, он решил рассказать… Часто-часто колотилось сердце.
Когда мы вошли во Врата… Это было ошибкой.
Почему?
Я…
Пауза. Неужели это почти всемогущее существо испытывает сложности с объяснениями? В его распоряжении – сознание такой мощи, какое и не снилось прочим расам. Он ведь и соврать может так ловко, что я никогда не почувствую фальши. Мы не просто на разных ступенях развития, между нами непредставимая бездна.
Я не буду лгать. Я никогда этого не делаю. Я либо молчу, либо говорю. Трудности с формулировкой.
– Ты уж постарайся, – попросил я. – И я постараюсь.
Когда ты вошел во Врата, это было не переносом тебя в пространстве, как поступает раса геометров.
– Так.
Это было… я предупреждал о трудностях формулирования. Когда ты вошел – это было постижение. Нечто постигло тебя. Вот так…
Ощущение оказалось непередаваемым. Будто я издал крик – беззвучный вопль, вместивший в себя все, от смутных детских воспоминаний до бритья с помощью куалькуа. На какой-то миг я вспомнил такие вещи, которые давным-давно укрыла милосердная злодейка память. То, что рад был вспомнить. То, что я вспоминать бы не хотел…
Рухнув на пол, больно отбив колени, я жадно втягивал воздух. Нет…
Глава 2
Все – большое. Очень большое. Мир для великанов. Вот один из них стоит надо мной и протягивает руки.
– Пойдешь со мной?
Кажется – я думаю. Даже трудно понять о чем, мысли неправильные, непривычные – я думаю не словами, а образами, клочками эмоций, ярких и простых. Видимо, хочу пойти. Очень сильно. До рева. Вот только сказать боюсь. Или стесняюсь. Потому поступаю проще – одной ладошкой хватаюсь за протянутую руку, а другой – за ногу женщины в халате, стоящей рядом. У нее морщинистое, старое уже лицо, в глазах слезинки, но она улыбается. Словно рада за меня. Она хорошая, я ее очень люблю. Только еще больше хочу пойти с тем, кто протянул мне руку. Да я с ним и пойду, никуда не денусь. Когда большие чего-то хотят, можно плакать, прятаться, все равно будет по-ихнему. Так всегда бывает…
Пол вроде тоже бумажный. А все равно холодный… и твердый…
Какой ты был тогда молодой, дед. Я тебя помню уже другим. Как сильно ты сдал. Неужели из-за малыша, свалившегося на голову в шестьдесят лет?
«В апреле 1661 г. два иезуита, австриец Иоганн Грюбер и бельгиец Альбер Орвиль, направились сухим путем из Пекина в Рим с тайным поручением…»
Зазвонил телефон. Не отрываясь от книжки, я схватил трубку, надавил кнопку.
– Алло!
– Петь?
У меня сразу екнуло в груди.
– Ром?
– Ага. Ты… что делаешь?
Я поджал ноги, втягиваясь в кресло. Отпихнул книжку.
– Ничего. Книжку читаю.
– Интересную? – помолчав, спросил Ромка.
– Угу. Про путешествия.
Нет, неправда, не мог он мне позвонить! Это он был прав, а я – нет. Мне надо было мириться и звонить Ромке и сопеть в трубку, стараясь забыть, что расквасил нос своему лучшему… что там лучшему – единственному другу!
– Хочешь почитать? – завопил я. – Заходи! Или вместе почитаем!
– Не, я не могу. – Ромка чуть повеселел. – Тут… понимаешь… мы с Данилой собрались…
Он понизил голос:
– В тот подвал забраться! Пошли? Данила говорит, что надо втроем…
Как будто больше некому было позвонить! Да знаю я, знаю, я сам хочу помириться!
– Давай! Только завтра!
– А почему?
– Ну, мы с дедом поспорили, кто больше знает об исследованиях Тибета… ну, мне еще надо столько всего прочитать, мы вечером дуэль устраиваем.
Я уже и не рад был, что начал про это говорить. Подумаешь… ну, проиграл бы я деду, высмеял бы он меня…
– Трусишь просто, – вдруг сказал Ромка.
И что-то во мне, колючее и быстрое, выпалило, прежде чем я успел его поймать:
