Тораки развернулся, и в этот миг его окликнула Эн Эйко, последние минуты стоявшая абсолютно тихо и незаметно.
– Что делать нам, офицер?
Взгляд курьера был недоуменным.
– Вы слышали приказ.
– Мы не жители планеты. Мы участники галактической регаты. У нас имеются корабли.
– Они не вооружены, девочка. Спасибо, но…
– Невооруженные, зато быстрые! Мы хотим покинуть планету.
Эн быстро оглянулась, будто ища помощи у остальных экипажей. Но, кажется, ее запас неудач был не меньше моего.
– Культхос – родина трусов! – тонко выкрикнул один из похожих на подростков иномирцев. – Мы останемся здесь и выполним приказ Императора!
Один за другим они пошли к выходу, нарочито обходя Эн Эйко по дуге.
С какой же они планеты?
Гонщики в темной одежде проявили меньше экспансивности. Просто встали и вышли следом.
– Мне десять лет! – выкрикнула девочка, будто ища сочувствия. – Моему брату – двенадцать! Вы же не заставляете воевать своих детей!
Дядька всегда любил детвору. И своих детей, и чужих. Наверное, он был первым, от кого я ждал бы сочувствия к этим словам.
– Когда ты хлестала водку, малышка, ты объяснила, что являешься полноправной гражданкой Империи, – веско сказал он. – Ведь так?
Эн смотрела на нас. И я знал, что она видит в глазах. Презрение.
– У тебя же наверняка аТан, – сказал Огарин. – Чего ты боишься? Потерять яхту?
– Детям аТан не ставят, – выкрикнула Эн.
– Иногда ставят, я слышал. У тебя есть аТан?
– Нет!
Почему-то я ей не поверил. И никто из наших, наверное, тоже. Все слышали, что отец этих детей был с аТаном. Все знали, что их яхта стоит целое состояние.
– Ничем не могу помочь, – жестко сказал Огарин. – Твоя подготовка нам пригодится. Я особо сообщу в донесении, что все экипажи гонщиков мобилизованы. Если вы не примете участия в сражении, вас будут искать как дезертиров. Все. Старший сержант Кононов, вы остаетесь за старшего. Обеспечьте явку мобилизованных.
Он вышел. Следом, покачав головой, проследовал Тораки.
Эн Эйко осталась одна среди нас.
Нет, не совсем одна, в углу трактира стоял ее брат. Он тоже был лишь в купальных трусах и наброшенном на плечи полотенце. Очень крепкий мальчик, кстати, наверное, много занимался спортом. Вот только он тихо, беззвучно плакал.
– Отвратительно, – сказал Кононов. – Мы все здесь умрем. Если уж ваши законы признали вас взрослыми, ведите себя соответственно. Ребята! Нечего здесь больше делать! Трактир закрыт до прихода имперских сил. Все, кто уцелеет, неделю пьют бесплатно! А теперь двадцать минут, чтобы попрощаться с семьями. Сбор на площади. У кого есть транспортные средства – подгоняйте туда же, детям и старикам все равно уходить пешком. Оружие можно не брать, капитан подыщет что-нибудь получше наших игрушек. Давайте, живо!
– С Богом, – мягко сказал отец Виталий. – Ну, мать вашу! Живо!
Почему-то мне показалось, что не деловой тон дядьки и не пастырское напутствие отца Виталия буквально вымели наших из трактира – до давки в дверях, до толкотни и ругани. И впрямь было стыдно видеть это – плачущего мальчишку, не такого уж и маленького, наших пацанов ведь придется силком в леса гнать, все захотят с отцами в бой; и совершенно раздавленную, униженную девчонку, которую еще час назад все просто-напросто боялись. Тоже мне «Дочь Кали». Не знаю, кем была эта Кали, но дочери у нее только понты разводить умеют!
Один я остался у стойки со стаканом. Мне прощаться не с кем. И эвакуировать – тоже некого. Дядька и отец Виталий глянули на меня, потом священник мягко сказал:
– Пойдем. Допивай, да пойдем.
Я кивнул. Они тоже вышли.
И в трактире остались только дети-иномирцы да я.
Впрочем, меня они, похоже, и не замечали.
– Снова! Снова, – вдруг сказал Артем, глядя на сестру. – Ну снова!
Девочка развернулась к нему, подошла – каким-то твердым, недетским шагом. Обняла, запахивая в свой халатик. Смешно это было и странно – она на голову ниже парнишки, но вела себя скорее как мать.
– Не бойся, я тебя доведу. – Ее голос лился какой-то вязкой, обволакивающей волной. – Не бойся, ты дойдешь. Все будет хорошо. Все хорошо кончится.
Артем всхлипнул, поднял голову. Встретился со мной взглядом, кажется, впервые заметил, но даже не удивился. Непонятно сказал:
– Седьмой раз!
– Вы и впрямь без аТана? – неловко спросил я.
Девочка покосилась на меня через плечо. Резко сказала:
– Иди! Что мы тебе? Если бы ты захотел помочь, мы были бы уже далеко отсюда! Мы тебе чужие, ты нам чужой!
– Я бы хотел вам помочь, – честно ответил я. – Только это ведь невозможно.
– Так и уходи! – отрезала девочка. – Что вам еще от нас нужно?
– Это не они, это судьба, – тихо сказал мальчик.
Я поставил полупустой стакан на стойку и вышел. Отец Виталий поджидал меня у дверей, дядька уже куда-то ушел.
Все правильно. Они действительно мне чужие, и я им чужой, и вся наша планета для этих странных детей ничего не стоит.
А для меня она – не чужая.
– Пойдем, Леша. – Священник похлопал меня по плечу. – Сигаретку будешь?
– Давайте, отец Виталий. А не вредно, перед боем?
– Она облегченная, быстро пройдет.
Я вдохнул сладкий дымок марихуаны. Благодарно кивнул священнику. И мы молча, неглубоко затягиваясь, пошли к площади.
Через сорок минут, конечно же, все не собрались. Кое-кто из женщин хотел проводить детей хотя бы до кромки джунглей. Двум старикам потребовалась помощь – сами идти они не могли. Огарин, как мне показалось, с радостью, выписал четырем подросткам покрепче документы, подтверждающие, что они освобождены от ополчения и прикомандированы к беженцам. Пацаны своего счастья не поняли. Они бы с большим удовольствием получили оружие и пошли в бой, чем тащили носилки через лес. Но отец Виталий гаркнул что-то укоризненное о нравственных императивах, и пристыженные ребята побежали в больницу за носилками.
Лишь через час нестройная толпа двинулась от окраины поселка к полю космодрома. Штаб был недалеко, арсенал, чье расположение являлось государственной тайной, тоже. Нас уже ждали – солдаты выгружали из четырех тяжелых грузовиков коробки с оружием.
– Внимание! – Огарин взял свой переговорник, и голос его, усиленный динамиками штабного купола, далеко разнесся по полю. – Разделиться на четыре группы! Старшие групп – Григорий Кононов, Виталий Паклин.
Я не сразу сообразил, что речь идет об отце Виталии.
– Игорь Цой.
