Спасибо, дочь ночи. Я принял свою долю. Я не Петр Хрумов, и я не Никки Ример. Просто человек, начинающий жить заново.
Звездам не нужна моя любовь. Но и я без нее проживу.
Я попал в мир геометров, мир, который выглядел раем. Такой знакомый, что он показался своим. Да ведь столько раз он оживал в человеческих мечтах, этот мир добрых людей и справедливых решений, лишенный страха и унижения! И путь, которым он шел, тоже казался правильным и верным. Воспитание. Обучение. Целесообразность. Справедливость. Любовь.
Только про уважение – всегда забывали.
Быть правым – это испытание. Хотеть добра – преступление.
Раз за разом твоя доброта столкнется с чужой. С высоты своей силы и доброты захочется помочь, принять груз чужих ошибок на собственные плечи.
Что плохого, если людям не придется мучиться в поисках своего призвания?
Что плохого, если расам не придется мучиться в поисках Дружбы?
Только ведь и Сильные хотят того же для Земли. Спокойного и счастливого будущего. Мирное и сытое человечество возит по Галактике товары, позволяя Конклаву заниматься другими делами. Дадут они нам все, никуда не денутся! Будут у Земли гравитационные приводы и звездолеты с мезонными реакторами. Контроль погоды, лекарство от рака и мономолекулярные нити, все появится. Снимут Закон о Неправомерном Использовании. Позволят иметь колонии. Возникнет Земля-2 и Земля-22… Все будет. Надо лишь потерпеть. Вырастить два-три поколения, лишенных амбиций и агрессивности.
А если мы станем равными среди Слабых… кого винить? Такова наша природа. Лучше всего у нас получается джамп…
В чем тогда винить геометров? Они исповедуют принцип целесообразности не только в отношениях с Друзьями, они и себя не щадят. Мальчик Ник Ример, который любил писать стихи, стал регрессором. Ибо Наставник счел это лучшим применением его сил. Подбросил Никки выжимку из мировой поэзии, ткнул пацана носом в творения зрелых и признанных…
Как он писал: «Тысячи тонущих птиц…» Нет, нельзя было позволить Нику стать поэтом. Никак нельзя.
А ведь я помню, помню и другие его стихи! Он так и не угомонился, Никки Ример! Читал стихи управляющей системе своего корабля, самому верному слушателю и почитателю. Его память возвращается ко мне, подобно моей собственной, сквозь посредников – счетчика и куалькуа.
Теперь, перестав быть им, я знаю его куда лучше, чем раньше.
Регрессор и поэт Ник Ример…
Насильно завербованный на фабрику мыслей,
Я отказался служить.
Нет, ты лукавил, Никки. Ты не смог отказаться. Ты лепил Друзей по образу и подобию своей расы. Своей могучей и несчастной родины. И только в тишине корабля, в пустоте кабины, позволял себе сказать то, что хотелось:
Я отказываюсь понимать их мысли,
их помыслы, их мыслишки
У меня – иная мысль
Мысль иная:
любить, кого сам выбираю,
и делать, что сам понимаю.
Ник Ример, мне не стыдно было бы носить твое имя. Но это – немножко подло.
Я – другой.
И должен найти свою судьбу.
Я не знаю, чем можно заменить этику Конклава и геометров.
Не знаю, что сильнее целесообразности и любви. Если разум и сердце приводят к одному и тому же выводу, что можно им противопоставить?
Пока – не знаю.
Мой приемный дед, Андрей Хрумов, ты хотел, чтобы я стал мерой вещей. Эталоном в самом себе.
Я попробую.
Глава 2
Утро началось с сирены.
Долгий, протяжный вой шел снаружи, с белой пустыни вокруг санатория. Окна стали прозрачными, и мутный свет залил барак. До половины стекол лежали сугробы, дальше – налипшая снежная корка.
Убить меня ночью не пытались. И на том спасибо.
Я выбрался из-под одеяла, оделся. Вроде бы быстро, но все остальные намного меня опередили. У дверей санитарного блока выстроилась маленькая очередь, но никто не входил.
Это что ж такое, я имею право пописать в гордом одиночестве?
– Чего ждете? – миролюбиво спросил я, подходя к кучке зеков.
– Ник, ты должен принять работу дневального, – ответил Тараи. Он уже прочно занял положение моей правой руки, посредника при разговорах. Остальные старались на меня не смотреть. Троица, попытавшаяся вчера вступиться за Клея, вообще держалась поодаль. Только светловолосый любимчик Гартера решился на ненавидящий взгляд исподлобья. А где сам низложенный пахан?
– Дневальный – Клей?
– Да, Ник.
Я молча прошел в санитарный блок.
Клей Гартер стоял над унитазами, методично шаркая длинной щеткой по белому пластику. Пахло хлоркой. Надо же, методы дезинфекции у нас одинаковые.
– Санитарный блок вычищен, – ровным, лишенным эмоций голосом произнес он.
– Верю, – сказал я.
Левая рука Клея по-прежнему была в прозрачном лубке, но я с облегчением отметил, что он владеет ею почти свободно.
Земле бы такую медицину!
– Ник Ример, я хочу поговорить с тобой, – сказал Клей, по-прежнему не оборачиваясь.
– Давай.
– Неофициально.
– А я требовал чего-то иного? Валяй, только быстрей, а то народ страдает.
Клей открыл неприметный шкафчик в стене. Бросил щетку в тазик с каким-то раствором. Обернулся.
– Кто ты?
– Я же представлялся.
– Ты не регрессор, – убежденно сказал он. – Может быть, я плохой человек. Но я был хорошим Наставником. Ты не тот, за кого себя выдаешь.
Только этого мне не хватало!
– Не собираюсь тебя переубеждать. Я Ник Ример. Мне не нравятся порядки этого санатория. Вчера я это наглядно объяснил. Вот и всё.
– Здесь десять корпусов, – негромко сказал Клей. – Я не буду врать, что все старшие меня любят. Но такого наглого переворота они не допустят.
– Тем хуже для них.
Несколько секунд он буравил меня взглядом. Потом обмяк.
– Может быть… Не знаю, как и почему, но ты сможешь в одиночку взять здесь власть. Наверное, сможешь…
– Что за странные речи от бывшего Наставника? – спросил я. – Какая власть? Все равны! – Подошел к сверкающему унитазу, расстегнул брюки. – Ничего, если я займусь делом? Тебя это не смутит… не возбудит?
– Дурак, – презрительно сказал Клей. – Наша пища не содержит транквилизаторов. Пройдет неделя-другая, и тебе самому придут в голову странные мысли.
– Я не собираюсь здесь задерживаться, – бросил я, торопливо обдумывая его слова. Вот как. Транквилизаторы. Медицина на службе прогресса. К чему тратить энергию на секс, когда его можно заменить Дружбой и Трудом?
