– Хватайся и пойдем.
– И к чему это все? – поинтересовалась я, едва поймав нужный ритм: вдвоем под зонтом желательно шагать дружно, в ногу, иначе кто-нибудь постоянно влипает макушкой в распяленную на спицах сырую ткань.
– Сейчас увидишь, – пообещала Машка.
Зигзагом пройдя по улочкам, мы вырулили на финишную прямую к месту работы, и я действительно увидела нечто, заслуживающее внимания, а именно длинную очередь к зданию суда. Сразу вспомнились годы тотального дефицита и главный вопрос тех времен: «Кто последний, за кем занимать?»
– Это все за правосудием? – не поверила я. И догадалась: – Все ко мне?!
– Угу, к кому же, – Машка кивнула и задвинула меня так, чтобы закрыть от взглядов стоящих в очереди собственным телом, несколько более крупным, чем мое. – Ты не высовывайся, они вроде тихие и спокойные, но кто их знает…
Прикрываясь огромным зонтом, мы прошли мимо длинной вереницы молчаливых людей. Ближе к крыльцу она заканчивалась, на ступеньки никто не поднимался, зато прямо напротив входа стоял, широко раскинув руки с бумажным плакатом, модного вида юноша.
Лицо у него было одухотворенное и отрешенное, взгляд невидящий, а на рукотворном плакате краснели буквы короткого программного заявления: «Райстрой» – воры! Защитите честных людей!»
– Это еще пустяки, всего лишь одиночный пикет, – объяснила мне Машка. – Я совершенно случайно узнала, что он планируется, – одноклассница моего сына пришла к нему рисовать транспарант. Васька же все стенгазеты для своей школы клепает, он в классе признанный мастер пера и гуаши.
– Похоже, мастеров-каллиграфов было много, – из-за плеча подруги я обозрела очередь.
Чуть ли не каждый в ней имел при себе свернутый рулончиком ватман или большой пакет, наверняка таящий какой-нибудь плакат или растяжку.
– Ну а чему ты удивляешься, сколько там обманутых дольщиков, тысяча? Радуйся, что тут культурный пикет, а не дикий погром или массовая голодовка. Прикинь, лежали бы тут на ступеньках изможденные люди в спальных мешках!
– Да не дай бог!
– А еще по телику недавно показывали протестную акцию дольщиков другого ЖК, забыла название, там такое шоу было! Люди вывесили на фасад недостроенного здания с десяток двадцатиметровых баннеров и вылезли на крышу с сигнальными огнями. Представь: все небо было в красном дыму!
– А что в результате?
– Красивая картинка в репортаже, – хмыкнула Машка.
– И стоило ради этого на крышу лезть?
– Ну, они не только на крышу… Они еще в Кремль постучались…
Я сбилась с шага.
– Фигурально выражаясь! – объяснила Машка. – Дольщики подписали коллективную петицию с обращением к президенту, а заодно к мэру, к его заму по вопросам градостроительной политики, к депутатам Госдумы, к префекту, к кому-то еще…
– А что в результате? – повторила я.
– Вот, ты все понимаешь, – Машка заложила вираж, чтобы на максимальном расстоянии обойти две телекамеры на треногах.
Мудрый Анатолий Эммануилович не ошибся с прогнозом – пресса действительно прибыла, значит, без шумихи дело обманутых дольщиков не обойдется…
– Госпожа Кузнецова! Елена Владимировна!
Кто-то из журналистов меня узнал, я машинально замедлилась, но Машка не позволила задержаться. По-прежнему прикрывая нас зонтом как щитом, она втащила меня на крыльцо. Тяжелая дверь распахнулась сама собой – кто-то изнутри пособил нам, подруга задвинула меня в открытый проем и громко щелкнула в сторону камер складываемым зонтом.
– Немного вызывающе, но вообще правильно, не будем раскачивать ситуацию, – одобрил ее действия Плевакин, осторожно наблюдающий за происходящим во дворе из окна в холле. – А то на соседней улице есть брусчатка, а у нас стекла не бронированные…
– И лица тоже, – пробормотала я, без удовольствия воображая худший вариант развития событий – с метанием подручных предметов непосредственно в судью.
– Доброе утро, Елена Владимировна! – Плевакин перевел взгляд на меня и наиприветливейше улыбнулся. – Как моральная готовность, как боевой дух?
– Как обычно – на высоте, – соврала я, подходя к начальнику, чтобы тоже посмотреть в окошко. – Ну, вот, а я еще сокрушалась, что до суда только четверо обманутых дошли, думала, где же все остальные?
– Сегодня у тебя будет полный зал. Хоть билеты продавай! – пошутил Плевакин.
– Отличная мысль, – поддакнула Машка, вставая рядом с нами. – Я бы еще с телевидения процент попросила, они ж на нас себе рейтинг делают…
– Да, в самом деле, телевидение! – Анатолий Иннокентьевич пригладил волосы, одернул пиджак и критически осмотрел меня. – Ты бы, голубушка, прихорошилась как-то, уж больно бледна, и эти круги под глазами…
– Это мы быстро, – пообещала Машка и потащила меня в кабинет. – Сейчас мы тебя нарумяним, напомадим, причешем…
– Кофе напоим, – просительно подсказала я.
Дверь кабинета распахнулась перед нами так же, как входная: сама собой. Там уже ждали Дима, кофе и булочки. Ну и папки с бумагами, куда же без них.
– Все готово, Елена Владимировна, – доложил мой помощник.
– Начнем по расписанию, – кивнула я.
Натка мне до десяти утра не позвонила. Я не знала, хорошо это или плохо, но была вынуждена отложить все выяснения на потом.
Мудрый Плевакин не зря спросил меня про боевой дух. Чувствовалось, что он понадобится. Атмосфера в зале суда была… необычная.
Обычно-то у нас как? Присутствуют две стороны, интересы которых противоположны, они как плюс и минус, и это создает какой-то баланс. Судья, конечно, нейтрален. Но ты попробуй сохранять нейтралитет, когда весь зал заряжен общим настроением!
Свободных мест в зале не было. Некоторые люди даже сидели на подоконниках и на полу в проходе, однако вели себя спокойно, так что не было повода попросить их выйти. И требовать тишины в зале суда тоже ни к чему: и без того было тихо.
Меня встретили гробовым молчанием – и еще наглядной агитацией: поднятыми плакатами, развернутыми транспарантами. Был даже большой воздушный шар с четкой надписью на боку: «РАЙ-ГРАД=РАЗГРАБЬ!» Убедившись, что я его заметила, владелец шара демонстративно ткнул в него булавкой, и шар шумно лопнул, вероятно, символизируя собой банкротство застройщика. Журналисты это сняли, оператор улыбнулся и поднял большой палец. Мол, отличное начало!
Ну, это для кого как…
Я посмотрела на истцов. Они держались вместе, уже успели познакомиться и договориться: стояли, держа кумачовую матерчатую растяжку с душевной надписью: «Елена Владимировна, вы наша последняя надежда!» Так себе слоган, но не проигнорируешь…
Однако нехорошо это – устраивать в зале суда балаган. Я покачала головой, и ищущие справедливости понятливо свернули свою растяжку. Тогда я кивнула, сдержанно улыбнулась в наехавшую камеру и начала процесс.
