Очевидно, она хотела пошутить. Меня ее шутка смутила. Не могла же я рассказать ребенку, что побудило меня выглядеть так странно. Я даже не знаю, поймет ли она слово «трансвестит», хотя в ее возрасте и не про это знают.
– У тебя мама дворник? – попыталась я отшутиться, бочком пробираясь к ванной.
– Нет, но у тебя действительно грязное лицо.
– Пойду, умоюсь, – сказала я и шмыгнула в ванную, смывать этот жуткий грим.
Из ванны я вышла по-домашнему, в махровом халате. Олег даже не обратил внимания на то, как я быстро переоделась.
Степа не появилась ни в семь вечера, ни в восемь. Ее мобильный телефон упорно не отвечал. Когда в девять вечера я не на шутку разволновалась – ну что с ней могло случиться? – в дверь позвонили.
– Степа? – Переглянувшись с Аней, я бросилась к двери. Дочка побежала вслед за мной.
На пороге действительно стояла Степа, но не одна, а в компании майора Воронкова. На лбу у нее красовалась огромного размера шишка.
– Вот, принимайте вашу родственницу, – сказал он, легонько вталкивая в квартиру смущенную Степу.
Увидев майора, Аня радостно завопила:
– Папа, нашу Степу полиция привела.
– А что она натворила? – отозвался из комнаты Олег.
– Пыталась отравить человека. За руку поймали. Оказывала сопротивление правоохранительным органам. А еще бросалась на всеми уважаемого человека, профессора Красногорова, – не повышая голоса, ответил Воронков.
В проеме дверей появился Олег.
– Так что она натворила? – повторил он свой вопрос.
Я с мольбой посмотрела на Сергея Петровича: «Умоляю, только не сдавайте нас Олегу. Зачем ему знать, что его любимая тетка, жена преуспевающего бизнесмена, моет полы в больнице?»
Как видно, майор сжалился над нами и потому сказал:
– Улицу в неположенном месте переходила. А тут я проезжал. Смотрю, инспектор Стефанию Степановну в оборот взял. Дай, думаю, вмешаюсь, до дома довезу. Жалко будет, если такая ценная тетя окажется под чьими-то колесами.
– Степа, ты что! Это же не твой родной Белозерск, где машин раз, два и обчелся. Сама же Ане каждый день вдалбливаешь, улицу переходить надо только на зеленый свет светофора. Забыла? – пожурил ее Олег. Увидев на ее лбу шишку, спросил: – А эта красота откуда? Тебя что, гаишники били?
– Ну что ты, Олег. Я просто задумалась. Голова закружилась, – стала оправдываться Степа, – столб не заметила.
– Какой столб?
– Тот, на котором светофор висит.
– А ты часом не заболела?
– Заболела, – с готовностью подхватила она подброшенную Олегом идею прикинуться больной.
– Так ты иди, ложись. Марина чай с малиной заварит.
– Вот-вот, Стефания Степановна, идите, полежите пару дней, – скроив сердобольную мину, посоветовал Воронков, а потом голосом нежного садиста, если такие бывают, конечно, добавил: – А Марина Владимировна с Алиной Николаевной завтра ко мне зайдут за протоколом с места происшествия. С трудом удалось уговорить гаишников отдать мне протокол.
– Степа, на тебя даже протокол завели? – удивился Олег. – Как же ты улицу переходила? Или ты шла по проезжей части?
Степа кивнула.
– Как хорошо, что тебя увидел Сергей Петрович. Сергей Петрович, наша семья вам так благодарна. Может, чаю с нами выпьете? Или чего покрепче?
– Олег, уже поздно, Сергей Петрович, наверное, хочет отдохнуть.
– Да-да, именно отдохнуть, – поддакнул мне Воронков. Удивляюсь, как это он не добавил «отдохнуть от вас». – Я вас завтра жду?
– А можно я тоже приду? – виновато спросила Степа.
– Это как вы себя будете чувствовать, – с оговоркой разрешил Воронков и, простившись с нашей семьей, вышел из квартиры.
– Степа, ты себя не бережешь, – тут же набросился на тетку Олег. – Все ходишь по магазинам, подарки ищешь к Новому году? – Степа, не поднимая глаз на племянника, опустила голову. – Так можно последнее здоровье растерять. Все эти распродажи до добра не доводят. Массовый психоз под барабанную дробь! Вас же зомбируют, а вы думаете, что вам жутко повезло. Я запрещаю тебе ходить по магазинам, особенно по тем, на витринах которых написано «Тотальная распродажа».
– Не буду, – послушно отозвалась Степа.
– Ладно, иди, отдыхай.
Весь остаток вечера и Олег, и Аня ухаживали за Степой, чем очень досаждали мне. В этот вечер я так и не смогла с ней поговорить. То чай ей к дивану принесут, то бутерброды, то поставят на DVD любимый Степин фильм «Москва слезам не верит».
Отогретая заботой и вниманием, Степа заснула на второй серии, так и не удовлетворив моего любопытства. Пришлось мучиться до утра.
На следующий день, проводив Олега на работу, а Аню в школу, я приступила к расспросу с пристрастием. Степа еще лежала в постели, когда я начала ее тормошить.
– Может, теперь расскажешь, что произошло вчера? Кого ты собиралась отравить? Почему набросилась на профессора Красногорова?
– Каждый имеет право на ошибку, – спросонья пробурчала Степа. Потом вдруг подскочила на кровати и заплакала. – Марина, ты и Алина, вы оказались правы. Нет никаких проводников, двойников и посланцев. Никого нет. Я уже ни в кого не верю.
– Степа, не надо так расстраиваться. – Я погладила ее по плечу.
Степа зарыдала еще громче.
– Знаешь, как трудно расставаться с иллюзией? – сквозь слезы спросила она.
– Ну какая иллюзия? С самого начала было ясно, что Громовой морочат голову. Вопрос – кто? Ты узнала?
Она сначала кивнула, потом отрицательно покачала головой:
– Не совсем. Я узнала лишь ее имя. Давай, я тебе обо всем по порядку расскажу? – вытирая слезы, предложила она.
– Я только этого и жду.
– Утром я, как положено перед медицинским обходом, начала мыть в отделении полы. Очередь дошла до палаты, в которой лежит Громов. Он, как и день назад, находился в полузабытьи. Я потеребила его за плечо, но он так и не проснулся. На всякий случай я записала название раствора, который ему капали в вену. Вышла и пошла искать старшую медсестру, чтобы спросить, что еще нужно сделать. Рядом с комнатой старшей медсестры стоял врач-ординатор и молоденькая медсестричка. Вчерашний студент хотел произвести впечатление на девушку. Я это сразу поняла. Но то, о чем они говорили, меня крайне заинтересовало – разговор шел о Громове. Я сделала вид, будто вытираю подоконник, и стала прислушиваться. «Не понимаю, – говорил врач, – зачем Красногоров берет на себя такую ответственность. Тем более что при поступлении в отделение у Громова не было никаких психических расстройств. Зато эти расстройства налицо сейчас. Больной уже ни на что не реагирует. Еще немного и он превратится в растение. Громову нужна совершенно другая терапия. Сейчас ему колют исключительно витамины, от которых ему становится почему-то только хуже». «Я слышала, что Красногоров – друг семьи Громова», – пожав плечами, сказала медсестра. «Друг? Был бы другом, не смотрел бы на то, как Громов медленно угасает, а уговорил бы на операцию. Лично я бы сделал так». «А если Громова нельзя оперировать?» – «Я бы рискнул. Тем более что с каждым днем Громову становится все хуже и хуже. В такой ситуации терять нечего». Разговор был прерван: врача позвали к больному. Я продолжала стоять у подоконника, терла его и думала: «Кто же Красногоров Громову? Друг или убийца?» Я видела, как на обходе Красногоров осматривал Громова. Заглянул в лист назначений, потом взглянул на капельницу, выписал что-то еще. Неужели он не видит, что его пациенту хуже? А может, он этого и добивается? Что сказала медсестра? Друг семьи? Какой семьи? Лика не говорила о Красногорове как о друге семьи. «Знакомый Павла», – кажется, так она сказала. Но ведь когда-то у Громова была другая семья. Скорей всего, Красногоров – друг той, первой семьи. И очевидно, не столько друг Громова, сколько друг первой жены, Лидии Громовой. А вдруг он действует по ее распоряжению? Выписывает такие лекарства, которые идут Громову во вред? Женщина, которую бросили, готова на изощренную месть.
