– Ну что ты говоришь такое… У нас есть Марина. Она все решит.
– Уже прошло три недели. Марине так и не удалось ничего узнать. Ты ее переоцениваешь.
Ни в какой ресторан они, конечно, не пошли. Зря лимузин три четверти часа ожидал их под окнами. Вместо этого Павел Сергеевич набрал для нее ванну, собственноручно вымыл ее. Подогрел для нее молока, накормил какими-то конфетами, потом на руках отнес в постель. Праздничное настроение было испорчено. Вишенкой на торте оказалось то, что во врученной им коробочке от «Тиффани» никакого помолвочного кольца Алена не обнаружила. Там был браслет. Очень красивый и дорогой. Но браслет. Она попыталась скрыть разочарование. Не хотела произвести впечатление истерички, напрашивающейся под венец.
Алена пришла на съемки с таким измученным лицом, с такими темными кругами возле глаз, что гримерше понадобилось на двадцать минут больше, чтобы превратить ее в красотку. После съемок она позвала Лилю в бар. Выпить. Вообще-то, они не пили вместе, а Лиля в принципе очень плохо переносила алкоголь: от всего, кроме пива, у нее болела голова почти до потери сознания. Алена это знала, но ей нужен был собеседник. Кто-то, кто будет сидеть рядом и медленно тянуть лимонад через трубочку, пока она будет опрокидывать одну рюмку текилы за другой и рассказывать… Кто-то, кому она может рассказать. Не просто слушатель, а кто-то, кто был в курсе ее проблем.
– Если коротко, то мы нашли через знакомых неплохое детективное агентство. Наняли человека. И он… она… детектив, в общем… пропала без вести. Теперь они ищут уже ее… Пока не нашли.
– Ужас какой, – пробормотала Лиля, понимая, как бессмысленно звучат ее слова.
– Ужас был, когда мой Кровавый Валентин прислал мне очередной подарочек.
Лиля представила себе: сердце частного детектива, или его руку, или его голову, или…
– Я хотела завести собаку. Вообще, я хотела йоркширского терьера. Они такие лапуськи. Но после того, как все это началось, я решила, что возьму джек-рассела. В Европе его называют «собака-револьвер». Маленький, удобный для квартиры, но прыжок – три метра, и ножницеобразный прикус, как у фокстерьера…
– Что?
– Зубы по-особому смыкаются, нанося болезненные раны. Подсчитали, что в случае нападения он дает хозяину четыре минуты. Этого хватает, чтобы вызвать полицию. Ну, у них, там… А у нас, тут, реже нападают на тех, кто с собаками. Конечно, ротвейлер выглядел бы более внушительно, но им заниматься надо, и потом – пространство для такой большой собаки. Джек-рассел – идеальный вариант. Я начала искать по клубам подрощенного и прошедшего уже тренировку, – Алена проглотила шестую рюмку текилы и поморщилась. – Этот ублюдок прислал мне щенка-подростка джек-рассела. Мертвого. В коробке для заказного подарочного торта. Обложенного цветами и цукатами. Он купил щенка и убил его, чтобы показать, что я беззащитна. Или чтобы наказать за частного детектива, которого он, наверное, тоже убил…
– Вот ведь мразь…
– Я бы ему за такое кожу живьем сняла. Убить собачку, чтобы сделать мне гадость. Молодую веселую собаку.
– Слушай, но это же может быть след? Ты говоришь – искала по клубам. Клубные собаки же теперь с клеймом. Или как-то еще их помечают, я слышала.
– Он купил собаку не в клубе. Никаких татуировок, клейма, чипа – ничего нет. Ничего, что бы вывело на заводчика. Значит, внеплановая вязка или перекупщики. В агентстве ищут по объявлениям о продаже шестимесячных щенков джек-рассел-терьера, сопоставляют фото… Я оплатила вскрытие. По крайней мере, собака хотя бы не мучилась. Он его усыпил. Но непонятно другое: клиники обычно не берутся усыплять молодое здоровое животное. Предлагают оставить и передают в приюты, особенно если собака породистая. Значит, он сам где-то достал необходимые лекарства, чтобы сначала ввести снотворное, а потом – вещество, которое парализует все мышцы, включая дыхательные и сердечную. Мне так объяснили… Но собака не мучается, потому что снотворное это сильное, как наркоз. Это единственное, что меня утешает, что собака не мучилась. И конечно, он написал мне письмо. Что он будет моим сторожевым псом. Никого ко мне не подпустит. Что мне стоит только обернуться и посмотреть на него, и я пойму, что должна ему принадлежать и перед ним склониться.
– Может, уже в полицию?
– Если в детективном агентстве не найдут своего человека еще несколько дней, они передадут дело в полицию. Но полиция сольет все журналистам для начала. А потом… Знаешь, с раскрываемостью преступлений у нас фигово. А тут что-то такое непонятное. И трупа нет. Кроме рыбки и несчастной собаки. Если бы еще нашли труп детектива… Хотя, конечно, лучше бы нашли ее живой. Я боюсь, Лиля. Я так боюсь… Он может все. Я верю – он может все. Он же пишет, что стоит мне обернуться… И я все время думаю: а вдруг это кто-то из знакомых? Подозреваю каждого мужика, который у нас работает. Соседей. Да всех, всех подозреваю!
Лиле пришлось везти домой на такси почти бессознательную Алену.
На следующий день на съемки Алена не вышла: позвонил мужчина и сообщил, что у нее грипп с высокой температурой.
Съемочная группа соревновалась в похабных анекдотах, пока перестраивала план съемок, чтобы не терять день и сделать сцены без участия Алены.
Все смеялись. Все беспрерывно смеялись. Они были уверены, что Алена просто не может вылезти из чьей-то постели после бурной ночи.
Не смешно было только Лиле. Она знала, что это такое: страх, утробный, животный страх.
Глава 18
Лиля встретилась лицом к лицу со своим преследователем в середине февраля. В тот вечер закончили позже обычного. Было как-то особенно темно и страшно. Алена предложила подвезти, но ей потом нужно было ехать совсем в другую сторону, далеко, а она устала не меньше. Лиля добралась своей обычной дорогой, вошла в квартиру, мечтая о горячем душе, стакане кефира и постели. Но когда вошла в свою комнату, взвыла от ужаса и ринулась обратно в прихожую: на ее кровати, поджав под себя ноги, сидел незнакомый мужик… Добежать до входной двери она не смогла. Он настиг ее в два прыжка. Одной рукой обхватил поперек талии, другой зажал рот.
– Не кричи, Дебден. Я твой отец, которого ты так ненавидишь. Я пришел, потому что время пришло. Пора говорить. Пора тебе знать всю правду. Пора посвятить тебя, потому что твоя сила заперта в тебе и не растет, но и не тает. Пусть растет. Возможно, ты сможешь его победить, раз звезды позволили тебе родиться шаманом.
Он отпустил Лилю и развернул к себе.
Темное лицо, словно вырезанное из камня, узкие глаза, редкие усы и бородка. Пожилой. Не похож на того отца, которого она видела во сне. Но во сне она отцу едва доходила до колена.
– Ты голодна, Дебден. Иди поешь. Потом будем говорить. А спать сегодня не придется. Так что…
Отец обхватил ладонями ее голову, сильно, до боли, нажал какие-то точки на лбу и на ушах… Лиля дернулась, но у него руки были словно камень, и он ее держал, и нажимал на точки, и, когда боль стала нестерпимой, отпустил. Лиля отступила, потерла уши. И с изумлением поняла, что спать не хочется. Усталость исчезла, словно она неделю отсыпалась, гуляла, ходила в бассейн – в общем, отдыхала. Она была полна сил и так голодна, что стаканом кефира явно не могла бы удовлетвориться. Пришлось жарить яичницу. Предложила отцу – вежливость, привитая тетей Оксаной, не позволяла ей есть в присутствии, возможно, голодного человека, но отец отказался.
