Мы также любили продумывать свой имидж. Методом проб и ошибок мы учились выбирать костюмы, подчеркивающие нашу динамику и привлекающие внимание к нашим ножкам. Чем короче, тем лучше. Следить за своей прической в постоянных разъездах было проблемно, особенно при отсутствии гримерной. Мои отношения с волосами не сложились еще в детстве. Я готова была вырвать свои косы из-за того, что волосы сильно путались и были очень пышными, никак не желая укладываться в прическу. Когда я подросла, то стала выпрямлять их, проводя в парикмахерской не один час, подвергая себя воздействию агрессивных химикатов, в то время как парикмахер вытягивал и вытягивал мои волосы, чтобы избавиться от завитков. И вся эта процедура могла оказаться бесполезной. Когда у вас от природы черные вьющиеся волосы, вы поете, танцуете и при этом, конечно, потеете, эти самые волосы все равно снова вернутся к своему естественному состоянию, какие бы усилия вы ни прилагали.
И однажды случилась неприятность, которая благотворно сказалась на моем дальнейшем имидже. Именно это подтолкнуло меня впервые попробовать надеть парик. Я и айкетки были в парикмахерской. И так вышло, что парикмахер немного передержал осветлитель волос на моей голове. От такой чрезмерной заботы волосы начали ломаться и выпадать. Да это же катастрофа! Как раз в ту самую ночь у меня было выступление! Ничего не оставалось, кроме как скрыть все это безобразие под париком. Парик стал для меня спасением, но не более того. Мне нравилось, как я в нем выглядела, как волосы повторяли мои движения, они были прямые и красивые, держали укладку, чтобы я ни делала.
Это случилось в начале 60-х. Тогда парики были примитивными, волос на них было много, они были тяжелые и грубые. Мне не хотелось выглядеть так, как будто я напялила на себя копну искусственных волос. Поэтому я научилась маскировать парик под натуральные волосы. Сначала я убирала волосы в определенных местах, и так парик стал выглядеть более прилично. Затем брала иголку и вшивала прядки, располагая их там, где, как мне казалось, не хватало объема. Я покупала волосы высокого качества, и в конце концов благодаря моей искусной доработке мои парики были лучшими в шоу-бизнесе. Мы выступали в них, потом мыли и укладывали после выступления, и на следующий день они уже были готовы к работе.
Айк возложил контроль за такими вещами на меня, но за музыку отвечал сам. Хотя в шоу-бизнесе я была новичком, у меня все же было свое представление о том, как использовать свой голос. Была музыка, которую я хотела исполнять, и музыка, которую я исполнять совсем не хотела. Например, я никогда не была поклонницей джаза. Я выросла на музыке в стиле кантри и, когда стала постарше, любила слушать таких выдающихся исполнителей, как Фэй Адамс и Лаверн Бейкер. Особенно мне запал в душу хит Бейкер «Tweedle Dee». Мне также нравилось слушать Махалию Джексон и Розетту Тарп. Исполнители музыки госпел действительно умели петь! К тому же у них была такая сильная аура.
Мой голос нельзя назвать стандартным «девичьим» голосом, поэтому меня вдохновляли популярные в то время исполнители-мужчины. Моим абсолютным фаворитом был Сэм Кук. Мне посчастливилось увидеть его выступление в театре Ховард в Вашингтоне в 1960-м. Он, пожалуй, был самым красивым темнокожим мужчиной, которого я когда-либо видела, не считая Хэрри, мою первую любовь в старшей школе.
Я ходила на его выступление с одной из девушек-айкеток. Зал был забит. Сэм Кук стоял на сцене и пел. Он был одет в шикарный континентальный костюм хорошего кроя, под расстегнутым пиджаком виднелась рубашка. Для укладки волос он никогда не использовал всякую химию – его волосы выглядели натуральными. Он пел «Darling, you send me». И в этот момент он был просто само совершенство. Я была зачарована. И вдруг я поняла, что как под гипнозом я иду к сцене. Как раз в этот момент девушка, сопровождавшая меня, потянула меня за руку, сказав: «Баллок [так меня называли], я сейчас прибью тебя! Что ты делаешь?» Все вокруг как будто сошли с ума. Сэм Кук был первым исполнителем, который производил такое впечатление на зрителей. Они просто таяли от его голоса.
В конце концов у меня даже появилась возможность пообщаться с ним лично в одном из отелей в Майами. Мы были в одном бассейне, и он подошел, чтобы поговорить со мной. Меня удивило, что Сэм Кук знает меня, хотя он сделал это просто из сочувствия. Некоторые люди видят, когда тебе грустно. А мне тогда было очень грустно. Возможно, потому что Айк что-то замышлял. Но этот день стал особенным, потому что сам Сэм Кук уделил мне внимание. Некоторое время спустя я узнала, что он скончался. Айк сообщил мне плохую новость о том, что его убили. Я благодарна судьбе, что она подарила мне момент встречи с ним. Я до сих пор думаю о нем и его прекрасном голосе.
Мне нравился Рэй Чарльз. Он действительно знал, как раскачать публику, когда пел «What’d I Say» с группой Raelettes. Как только он выходил на сцену, все вскакивали и начинали танцевать. Его духовный мир был другим. Не тем традиционным церковным миром. Все, что он имел, он принес с собой в этот мир. Он был неподражаем.
Многие темнокожие исполнители были по-своему креативны. Например, Отис Реддинг, исполнитель соул-музыки с такими песнями, как «The Dock of the Bay». А также Джеймс Браун. Помню, как он пел в «Аполло». Он вышел на сцену со своей походкой «враскоряку» и показал свой знаменитый шаг под названием «Mashed Potato» (позже я переняла это у него). Публика была без ума. Никогда не видела темнокожего в светло-зеленом жакете. Он на самом деле производил впечатление на меня. Да и на всех остальных тоже. Люди были от него в восторге.
У всех этих исполнителей, о которых я вам рассказала, было что-то особенное. Вот почему белые люди, которые приходили на их выступления, больше не могли слушать поп-музыку. Им нравилось то, что делали темнокожие, и в конце концов благодаря этому рождались новые направления в музыке.
Слушая музыку таких великих исполнителей, я вырабатывала чувство собственного стиля, и мне не нравился тот стиль исполнения, который навязывал мне Айк. Он поощрял пение в стиле «Hey, Hey, Heying» и еще рычание в микрофон. Все это напоминало какую-то проповедь. А мне хотелось петь, действительно петь, тем самым самовыражаясь, раскрывая свою натуру. Мне хотелось, чтобы мое пение звучало более мелодично. Но мне не позволяли использовать свой голос так, как я этого хотела.
Оглядываясь назад, я понимаю, что большая часть стычек с Айком случалась из-за того, что я выражала свое несогласие по поводу манеры исполнения. У нас были так называемые «художественные разногласия». Я не могла подойти к нему со словами «Мне не нравится эта песня» или «Я не могу исполнять в такой манере». Айка не проведешь. Он считывал язык моего тела и знал, что я чувствую, а еще терпеть не мог, когда ему противоречили. «Мисс Баллок, – говорил он тоном, не допускающим возражения. – Бросай свои глупости и пой». Однажды ночью он даже плюнул на меня в прямом смысле слова, когда я осмелилась выразить свое мнение.
Времени подумать о том, какой должна быть жизнь, особо не было. Айк сделал так, что мы всегда были слишком заняты. Наш график был очень насыщенным и тяжелым: бесконечные переезды с места на место, репетиции, выступления, сессии звукозаписи на лету, которые занимали все свободное время. Местом, которое произвело на меня самое сильное впечатление, стал Нью-Йорк. Помню тот момент, когда мы ехали в театр «Аполло» на выступление. Это было в августе 1960 года. Мы проезжали по огромному мосту. Я только взглянула на линию горизонта и воскликнула: «Нью-Йорк!» Ах, каким же он был красивым тогда! Солнце было ярко-желтым, просто невероятно желтым. Я не знала названий улиц, но знала наверняка, что таких высоких знаний я никогда раньше не видела. Они как будто тянулись к Богу – все выше, выше и выше! Небоскребы с сияющими на солнце окнами, звуки клаксонов, леди на высоких каблуках (не в кроссовках как теперь), с шарфами и в белых перчатках, маленькие тележки с хот-догами на улицах – в Нью-Йорке было все. Первое знакомство с этим городом произвело на меня неизгладимое впечатление, как будто я видела все в кино. Я никогда не забуду свои чувства в тот момент.
