– Я пойду с тобой, – заявляет она тоном, не терпящим возражений.
– Может, подождем пару дней?
Стина задумывается.
– Хорошо. Подождем пару дней. А сейчас иди домой и ложись спать, Пернилла. Тебе нужен отдых. Звони в случае чего. Даже посреди ночи. Нельзя быть одной в такой ситуации.
– Хорошо.
Я поднимаюсь. От спиртного у меня горят щеки и слабеют коленки.
– Спасибо.
Стина тоже встает, подходит и сжимает меня в объятиях.
– В трудные минуты люди должны держаться вместе, – шепчет она мне на ухо.
Мой взгляд падает на фото ее сына Бьёрна на столе.
У него густые светло-рыжие волосы и лицо все в веснушках. Светло-серые глаза и пухлые губы. Длинные волосы и крупный рот придают ему сходство с актрисой Лив Ульманн в молодости.
Стина выпускает меня из объятий.
– Все будет хорошо, вот увидишь, – повторяет она. – Все наладится.
И я ей верю.
С этими мыслями я покидаю магазин. Но уже по дороге к метро ко мне возвращается тревога. Мысли мечутся в голове.
Я думаю о матери. О том дне, когда она погибла в автокатастрофе по дороге к нам. Слезы снова текут из глаз, но теперь я думаю о Самуэле. Я молюсь за него.
Боже, храни Самуэля, укажи ему верный путь. Позволь ему вернуться к Тебе. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему наладить свою жизнь. Во имя Иисуса. Аминь.
Но Бог молчит.
Как и Самуэль этим прохладным летним вечером.
И еще одна вещь меня беспокоит.
Когда Самуэлю было три года, внезапно объявился Исаак. Как ни в чем не бывало.
Не знаю, о чем он думал, почему надеялся, что сможет вот так просто войти в нашу жизнь и начать играть роль отца Самуэля.
Я объяснила ему, что это невозможно, что я уже рассказала Самуэлю и всем знакомым, что его отец умер и что мы построили жизнь, в которой ему нет места.
Исаак расстроился и умолял меня поменять решение. Пытался поцеловать меня во время встречи в кафе.
Я снова была близка к падению. Он был так же хорош, как и когда мы познакомились, хотя состриг волосы и устроился на работу в магазин пластинок в Сёдермальме.
Но мне удалось устоять перед искушением. Хоть чему-то я научилась на своих ошибках.
Исаак продолжал настаивать и заявил, что пойдет к властям и потребует разрешение на общение с сыном.
Я испугалась.
Он был биологическим отцом, кто знает, что могло произойти, обратись он к властям.
И мы заключили договор.
Я разрешила Исааку навещать Самуэля два раза в год – на Рождество и на день рождения, а он взамен пообещал не раскрывать правду о своем отцовстве.
Так и вышло.
Самуэлю я сказала, что Исаак мой старый друг, у которого нет семьи, отчего ему очень одиноко. Он добросовестно навещал нас два раза в год между 3 и 15 годами Самуэля, а потом он переехал в Евле и стал появляться все реже и реже.
Насколько мне известно, он никогда не женился и не завел детей.
Говорят, мальчикам важно иметь перед глазами мужской пример. Особенно таким проблемным мальчикам, как Самуэль. Интересно, каким бы он вырос, если бы Исаак принимал более активную роль в его воспитании?
Но я сделала то, что считала лучшим для Самуэля, как когда-то мой отец для меня.
Может, грех в нашем роду и есть, но совсем не тот, который я думала. Может, он в том, что мы не разрешаем детям общаться с людьми, не желающими жить по нашим правилам. Правилам, которые мы сами придумали.
Это грех запрещать детям общаться с родителями.
На станцию прибывает поезд, двери открываются, я захожу в вагон и сажусь у окна.
Я могу уйти из общины.
Не знаю, откуда такие идеи, раньше я об этом никогда не думала. Эта мысль меня ужаснула.
Нет, не могу.
Да и зачем?
Ответ на этот вопрос мне тут же становится ясен: из-за желания жить по нравственным нормам Евангелия мы с Самуэлем и оказались в такой ситуации. И из-за того, что я отказывалась поверить в то, что у Самуэля серьезные проблемы, которые не решить молитвами и рыбьим жиром.
А теперь ничто больше не держит меня в церкви. Кроме друзей.
И Бога.
Но никто же не просит меня бросать Бога? Речь идет только об общине.
Эти мысли меня пугают. Как мне вообще пришло в голову, что я могу оставить общину. Это немыслимо. Решаю пока об этом не думать. Достаю мобильный и звоню подружке Самуэля Александре или кем там она ему является.
Спросить я, конечно, не отважусь.
Она берет трубку после трех гудков, но радость в голосе пропадает, стоит ей услышать, кто звонит.
– Я не знаю, где он, – поспешно отвечает девушка. – Не видела его с понедельника.
– А по телефону вы говорили? – спрашиваю я.
Возникает пауза. Поезд останавливается на станции «Телефонплан», и женщина напротив поднимается, чтобы выйти.
– Нет, – отвечает она. – Мы поссорились…
Она не заканчивает фразу. Я слышу музыку на заднем фоне.
– Не знаешь, где он может быть?
– Нет. Полиция меня расспрашивала. У Лиама они тоже были. Понятия не имею, во что Самуэль вляпался, но предполагаю, что он решил затаиться. Раз полиция его разыскивает.
Я прошу ее связаться со мной, если Самуэль объявится, и прощаюсь.
Тревога нарастает, а с нею и боль в груди. Меня подташнивает. Образы Самуэля, отца, матери, мелькают перед глазами.
Милый Самуэль.
Мое сокровище.
Как мы до такого дошли? Я же всегда думала, что поступаю правильно.
Манфред
Афсанех причесывает Наде волосы крохотной розовой расческой. Закончив, присаживается на стул рядом со мной.
– Разве ей не пора проснуться? – спрашивает она, не глядя на меня, словно это не вопрос, а мольба к высшим силам или крик отчаяния.
– Они говорили, что это займет время, – отвечаю я.
– Но прошло уже несколько дней.
– Может, речь идет о неделях.
Афсанех ерзает на стуле.
– Я не могу так долго ждать.
– У нас есть выбор?
Открывается дверь, и входит Деннис.
Он один из врачей, прикрепленных к Наде. Он молод, и поэтому Афсанех ему не доверяет.
Меня его юный возраст не смущает. По опыту знаю, что молодые врачи, а также полицейские часто имеют прекрасное образование и здоровые амбиции. Они еще не стали жертвой системы, не выработали в себе цинизм и равнодушие по отношению к людям.
