Хватаю шприц, пузырек и протягиваю Ракель. Она разрывает упаковку, достает шприц, втыкает в пузырек и набирает немного лекарства. Потом поворачивает шприц иглой вверх и выдавливает прозрачную капельку из иглы.
– Помоги мне его повернуть.
Я от страха чуть не наделал в штаны, но полон решимости помочь.
– Бери за плечо, а я возьмусь за бедро.
Совместными усилиями мы переворачиваем Юнаса на бок.
Ракель стягивает простыню и вонзает шприц ему в ягодицу.
– Аугх, – хрипит Юнас, еще сильнее выгибаясь под нашими руками. Но уже спустя секунду он делает глубокий вдох и расслабляется. Плечи опускаются, голова падает на белую подушку, лицо смягчается.
Ракель опускается на пол спиной к кровати. С губ ее срывается стон.
Посидев так пару минут, она поднимается, выбрасывает упаковку от шприца в корзину и поднимает с пола косынку.
– Спасибо, – со слезами на глазах благодарит она. – Спасибо, Самуэль! Не знаю, что бы я без тебя делала.
Я молча киваю, но чувствую, как щеки вспыхивают от гордости и смущения.
– Пошли, – зовет она, – я сделаю нам чай. Он теперь будет спать.
Мы молча пьем чай в желтой кухне.
За окном сгущаются тучи, ветер треплет ветви деревьев.
Будет дождь.
У Ракель усталый и грустный вид. Она сидит, склонив голову, и держит чашку двумя руками.
Снова я поражаюсь тому, как она похожа на мать. И дело не только во внешности, а в выражении лица.
Она выглядит такой несчастной.
– Будет полегче, когда Улле вернется, – вздыхает она.
– А где он?
Она удивленно смотрит на меня.
– А я разве не говорила? Он в Стокгольме в социальном фонде. Занимается делами. Вернется через пару дней. Но он заканчивает свой роман, так что будет все время работать.
Я потягиваюсь, и мобильный чуть не выпадает из кармана. Я достаю его и кладу рядом с чашкой.
Ракель смотрит на экран.
– Можно глянуть? – спрашивает она и тянется за мобильным.
Я неохотно показываю ей заставку, на которой мы с мамой позируем на фоне новой красной спортивной тачки пастора.
– Твоя мама?
Я киваю.
Ракель рассматривает фото.
– Вы так похожи, – говорит она. – Та же форма лица, та же…
Она замолкает.
– Погоди-ка.
Ракель идет в комнату Юнаса и возвращается с фотоальбомами. Садится и начинает листать один из них.
Черты лица смягчаются, а глубокая морщинка на лбу разглаживается. Ракель с упоением разглядывает фото мальчика лет пяти. Одетый в футболку Человека-Паука, он сидит в детском автомобильчике. Бледные ноги все в красных пятнах как будто от комариных укусов.
– У меня такая же была, – говорю я и нагибаюсь вперед, чтобы рассмотреть получше.
Аромат Ракель – цветы апельсина и марципан – щекочет мне нос. В животе какое-то странное ощущение. Как-будто только что проснувшийся шмель жужжит внутри.
– Такая же машинка? – улыбается она.
– Нет. Футболка.
– Он просто обожал эту идиотскую футболку. Долго носил ее даже после того, как она пришла в негодность, год уж точно. Мне было стыдно перед воспитателями в садике.
Она смеется и листает дальше.
Юнас улыбается мне с портретного фото, сделанного лет в семь-восемь. Кожа загорелая, волосы выгорели на солнце.
Он совсем не похож на того зомби, что лежит в спальне. Невероятно, что это один и тот же человек. Когда-то мы с Юнасом были похожи, думаю я. Я тоже мог бы оказаться на его месте.
От этой мысли меня качает, я хватаюсь за стол, чтобы не упасть.
– Смотри на глаза, видишь?
Я смотрю на глаза, на выгоревшие брови, на тяжелые для ребенка веки.
Я вижу, что она имеет в виду. Перевожу взгляд на лицо Ракель.
– Вы похожи, – шепчу я.
Она пододвигается ближе, чтобы я мог рассмотреть получше. Ее рука совсем рядом, так близко, что я чувствую тепло ее кожи.
Шмель в животе снова просыпается к жизни, внутри сладко ноет.
– Мы были похожи, – поправляет она. – До несчастного случая. Потом он… Он изменился…
Она снова мрачнеет, и мне хочется положить ей руку на плечи и сказать что-нибудь утешительное, как я обычно делал с Александрой. Но в то же время я не могу не замечать очертаний груди под майкой, изгиб тонкой шеи, ключицы.
Я извращенец.
Это извращение.
Она же мне в матери годится.
– Что с ним случилось? – спрашиваю я. Во рту все пересохло, и язык едва ворочается.
– Сбила машина. Водитель скрылся с места преступления. Он даже не был в критическом состоянии, но что-то случилось в больнице. Его состояние вдруг ухудшилось. Врачи считают, что кислород перестал поступать в мозг или по причине инфаркта.
Я молчу, не зная, что сказать.
– У него вся жизнь была впереди, – добавляет Ракель и несколько раз быстро моргает.
Потом набирает в грудь воздух и спрашивает:
– А ты?
– Я?
Не понимаю, что они имеет в виду.
Ракель с улыбкой накрывает мою руку своей.
Кожу словно обжигает огнем. Ее близость разжигает пламя в каждой клеточке тела.
– Ты, Самуэль, какие у тебя отношения с семьей? Вы близки с мамой и папой?
– Я…
Язык меня не слушается. Слова прячутся глубоко в горле, как птицы в дупле.
– Я… Мой отец умер, – выдавливаю я.
У Ракель расширяются зрачки.
– Мне жаль, – снова гладит она меня по руке.
– А твоя мама?
В глазах у нее тепло.
– Мама…Она… Мне кажется, она во мне разочарована…
– Почему ты так думаешь? – изумляется она.
– Потому что я попал в плохую компанию… И она выставила меня из дома.
Я все рассказываю.
Просто так получилось. Сам не знаю почему.
Может, потому что Ракель рассказала о Юнасе.
Разумеется, я не говорил о кражах и наркотиках. Но рассказал о церкви, об Александре, о том, что мерзкий чувак по имени Игорь меня преследует. Рассказал, что мама мной недовольна. Что я ее главное разочарование. Что она меня не любит.
– Глупости, – качает головой Ракель и улыбается. – Конечно, она тебя любит. Ты же ее сын. Родители любят своих детей.
