Она делает паузу и продолжает:
– Так ты скрываешься от этого Игоря?
– Мм…
– А ты говорил с мамой с тех пор, как ушел из дома? – строго спрашивает она.
– Нет… она все время боится, что что-то случится.
Ракель печально улыбается.
– Все мамы переживают за своих детей. Ты разве не переживаешь за нее?
– Нет. Я не переживаю, что что-то ужасное случится. По крайней мере, не переживал до знакомства с Игорем… Я больше переживал, что…
– Что?
Ракель явно любопытно.
– Что в моей жизни не произойдет ничего интересного, – говорю я и понимаю, что это полная правда.
Моим самым страшным кошмаром было навсегда остаться в маминой квартире в Фруэнгене. Смотреть, как жизнь проходит мимо. Слушать мамино нытье, таскаться на метро в город, бессмысленно терять дни, месяцы, годы. Переживал, что однажды проснусь тридцатилетним и пойму, что моя жизнь кончена.
Ракель мой ответ явно позабавил. Но она смотрит на фото в альбоме и хмурится.
– Хватит сидеть без дела.
Она потягивается, отчего белая майка обтягивает грудь.
Я отвожу взгляд.
После обеда мы работаем в саду. Там душно и прохладно, как перед грозой. На западе собрались темно-синие тучи и стеной повисли над материком.
Я помог Ракель заделать дыру в заборе. Потом она сгребла шишки с лужайки и принесла секатор и перчатки.
– Кстати, не поможешь мне поправить решетку на окне Юнаса? Она покосилась.
– Конечно, – говорю я и пожимаю плечами.
Ракель идет в сарай и возвращается с шурупами и аккумуляторным шуруповертом.
– В этом районе было много краж, – говорит она, кивая на решетку. – Поэтому лучше себя обезопасить.
Я ничего не говорю, но думаю, что воров здесь ждет разочарование.
Кому нужны памперсы для взрослых и слабительное?
– Наверняка это дело рук наркоманов с кемпинга, – бормочет Ракель, ее губы вытягиваются в тонкую линию. – Им же нужно на что-то покупать наркотики. Но когда живешь в уединенном месте с ребенком-инвалидом, не хочется, чтобы среди ночи к тебе вломились какие-нибудь торчки.
Решетка на окнах мощная и ржавая. Снизу отсутствуют два болта.
Я нагибаюсь, чтобы получше рассмотреть.
Похоже, что кто-то пытался выдрать решетку вместе с болтами.
Я прикручиваю решетку на место и дергаю, чтобы проверить, как она держится.
Прикручено плотно.
– Теперь все в порядке, – сообщаю я.
Ракель просто сияет.
– Большое спасибо! Ты такой молодец! И с забором мне тоже помог!
– Не стоит благодарности, – смущаюсь я.
– Стоит, – настаивает Ракель. – Без тебя я бы не справилась. У тебя просто золотые руки.
Надеюсь, она не замечает моих пунцовых щек. Мама меня никогда так не хвалила. Может, она и думала что-то в таком стиле, но вслух не говорила.
Я отвожу взгляд, смотрю на пионы под окном. Стебли торчат, как копья в высокой траве. Темно-красные бутоны готовы раскрыться в любую секунду. Фасад обвивает светло-зеленый хмель.
Пахнет травой, влажной землей и духами Ракель. Вокруг нас снуют насекомые. Птицы поют. Бабочки порхают. Все вокруг цветет и благоухает, пышет жизнью.
Ракель наклоняется ко мне. Темная прядь падает на лицо. Она облизывает губы языком.
Сейчас, думаю я.
Сейчас.
Сейчас я умру. Сейчас.
Она протягивает руку к моему лицу. Но вместо того, чтобы погладить, шлепает по щеке.
– Мошка, – говорит она и показывает мне ладонь.
Я вижу кровавое пятно посреди ладони.
Кожа горит огнем после пощечины и от того, что она прикоснулась ко мне. Ракель коснулась меня своей бледной рукой. Хоть это и была пощечина, но все же…
Мне хотелось бы, чтобы она сделала это снова.
Я пытаюсь заснуть, но мысли не дают мне покоя. Они мечутся в голове, перекрикивают друг друга, как голодные слепые птенцы в гнезде.
Мне нельзя здесь оставаться.
Все что угодно, только не эта воняющая пердежом комната Зомби-Юнаса.
И еще эта Ракель… Ее тело и лицо все время стоят перед глазами. Несмотря на то, что ей не меньше сорока и у нее есть муж, который скоро вернется домой.
Несмотря на то, что она похожа на маму!
Это неправильно, но я не могу перестать думать о ней. О ее бледной коже, пышной груди, морщинках, появляющихся вокруг глаз тогда, когда она смеется. Об улыбке, с которой она сказала, что у меня золотые руки.
Ты выпендриваешься перед этой теткой только потому, что хочешь ее трахнуть. Ты просто жалок. Жалкий извращенец.
Я поворачиваюсь на бок, взбиваю подушку.
Летняя ночь светлая и бесконечная, как один из тех французских фильмов, что мы смотрели на уроках в школе. В синем полумраке я различаю контуры шкафа и стула, на который я кинул свою грязную одежду.
Рано или поздно ее придется постирать. Но у меня нет другой одежды. Не могу же я расхаживать голышом по дому, пока одежда не высохнет.
Но у меня есть проблемы и поважнее грязных шмоток.
Я обдумываю варианты.
Обратиться в полицию? Исключено. У меня нет желания попадать за решетку. К тому же они потребуют донести на Игоря, а это все равно что подписать себе смертный приговор.
А до Игоря они все равно не доберутся.
По сравнению с Игорем они просто беззубые мыши.
Связаться с Игорем и Мальте, чтобы объяснить, что все это ошибка, я тоже не могу. Наверняка полицейские за нами следят. К тому же прошло слишком много времени. Даже приползи я и на коленях молить прощения, они мне не поверят. Нужно было раньше признаться, что я одолжил мотоцикл и спрятал деньги.
Кстати о деньгах.
Я резко сажусь на кровати. Подушка шлепается на пол.
Деньги.
Почему я раньше о них не подумал?
В той сумке в лесу не меньше двухсот тысяч крон. Я могу одолжить немного и затаиться, пока все не устаканится.
Игорь как-то говорил о том, чтобы переехать в Майами.
Если он уедет, останется только Мальте. Он козел, конечно, но не такой больной на голову, как Игорь. И у меня есть козырь. Я видел, как он дал деньги Игоря девчонке, которую было велено напугать хорошенько.
И это был второй визит.
Я помню слова Мальте, которые он прошептал мне на ухо.
