– Да, мужчина. Стоял перед твоим окном. Я думал…
– Перед окном? Как он выглядел?
– Отсюда было не разглядеть.
Я весь дрожу. И не только от холода, а от того, что до меня дошло, что мужчина за окном может быть одним из головорезов Игоря.
– Дерьмо, – говорю я. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо!
Ракель хмурит брови.
– В чем дело?
– Это может быть тот тип, о котором я тебе рассказывал.
– Русский? Но ты ведь его бы узнал?
– Да, но он мог послать кого-то.
Ракель наклоняет голову набок.
– У тебя паранойя, Самуэль. Скорее, кто-то пришел ко мне. Может, сосед? Или косуля. Они иногда заходят в сад полакомиться цветами с клумбы. Будь у меня ружье, я бы всех перестреляла.
Она поднимает глаза к дому.
– Покажи мне, где он стоял, – просит она.
Я вылезаю из воды и поспешно натягиваю джинсы, но мне не стоило переживать, Ракель даже на меня не смотрит.
Ее взгляд прикован к дому.
Мы молча поднимаемся по ступенькам.
С каждым шагом становится теплее, и я снова успеваю вспотеть. Солнце обжигает плечи, сердце колотится в груди.
Поднявшись, мы огибаем террасу и подходим к двум зарешеченным окнам на нижнем этаже, выходящим на запад, – окнам спален Ракель и Юнаса.
Под окнами клумба с растениями с большими круглыми листьями.
Ракель опускается на корточки, я следую ее примеру.
Она аккуратно отводит сочные блестящие листья в сторону, открывая взгляду следы ботинок на влажной земле – мужских ботинок.
Пернилла
Во что я ввязалась?
Оставив Карла-Юхана стоять с отвисшей челюстью посреди улицы, я тут же пожалела об этом.
Пьянящее ощущение триумфа длилось недолго. На смену ему пришли сомнения и страх. Я была близка к тому, чтобы развернуться, побежать обратно и попросить прощения, как и следует примерной девочке, какой я всегда была.
Я оглядываюсь по сторонам.
Вокруг меня синие сумерки, которые бывают только в начале лета, когда ночью не темнеет.
Я ускоряю шаг, сворачиваю на велосипедную дорожку, ведущую к рассаднику.
Просто уму непостижимо.
Я, работающая, примерная мать-христианка, иду за спрятанными под камнем деньгами от продажи наркотиков для моего сына.
Я всегда была законопослушной. Ни разу не было, чтобы я не вернула книгу в библиотеку или получила штраф за парковку.
Что подумает отец?
Что подумает Господь?
Я инстинктивно оборачиваюсь, словно Бог может подглядывать за мной из-за кустов.
Я почти слышу Его голос, когда Он читает Послание к Евреям:
Ничто во всем творении не может быть скрыто от Бога, все предстает нагим и без прикрас перед глазами Того, кому мы должны дать отчет.
Но на дорожке пусто.
Никого не видно и не слышно.
Фонари по большей части разбиты. Здесь легко остаться незамеченным.
Я дрожу, хотя вечер теплый, думаю о бритоголовом верзиле с восточноевропейским акцентом, которого Самуэль называет Игорем.
И чудовищем.
Не знаю, правда ли, что Игорь хочет убить Самуэля, но не могу рисковать. Только сейчас я осознала простую истину: Самуэль мой единственный ребенок и я готова на все ради него.
А может, эта готовность – только попытка компенсировать Самуэлю отца, которого я его лишила.
Не важно.
Я не позволю этому русскому чудовищу тронуть моего сына хоть пальцем.
И давно уже надо было поставить Карла-Юхана на место. Я такая тупая, столько лет не понимала, чего он на самом деле хочет. Но в моем мире было немыслимо, чтобы пастор мог пасть так низко.
Как я могу ему доверять после этого?
Ему или членам его общины.
А что Господь? Можно ли Ему доверять?
Я ускоряю шаг и гоню прочь крамольные мысли, но лицо пастора стоит у меня перед глазами.
Может, он прав и мне действительно нужен мужчина?
С рождения Самуэля я ни с кем по-настоящему не встречалась.
Я была на паре свиданий, даже влюблялась несколько раз, но не была готова впустить нового мужчину в нашу с Самуэлем жизнь.
Я с теплотой думаю о Марио, учителе физкультуры в гимназии. Что было бы, позвони я ему и пригласи на ужин? Что было бы, если бы я впустила его в свою жизнь?
За спиной раздается какой-то звук. Кто-то едет на велосипеде.
Я быстро схожу с дорожки и прячусь за деревом.
В пятидесяти метрах показывается велосипед. Пожилая дама с трудом крутит педали старого ржавого велосипеда. Сучок застрял между спицами и издает характерный треск.
Я вжимаюсь в ствол дерева и жду, пока женщина проедет мимо.
Шум затихает, и с губ у меня срывается вздох облегчения.
Сомневаюсь, что эта пожилая дама на ржавом велике может работать на Игоря.
Глаза привыкли к темноте, и я четко вижу кусты и деревья. Вглядываюсь в рощу в поисках валуна, и как только я замечаю что-то на него похожее, звонит телефон.
Проклинаю себя за то, что не выключила телефон, но смотрю на номер на экране и поднимаю трубку.
Звонят из хосписа.
Женщина представляется медсестрой Катей и сообщает, что отцу стало хуже.
– Сможете приехать? – спрашивает она.
У меня руки опускаются.
Только этого мне не хватало. Почему сейчас?
Потому что Бог наказывает меня за то, что я нагрубила Карлу-Юхану и бросила его одного с детьми, хотя знала, что один он не справится.
– Насколько ему плохо? – спрашиваю я. – Вообще-то я очень занята.
Медсестра терпеливо объясняет, что нельзя знать наверняка, но у него сильно упало давление и он без сознания. Речь может идти о часах или днях, но разумеется, мне решать, приезжать или нет.
Краем глаза я замечаю какое-то движение со стороны промзоны и поворачиваюсь.
Ничего не видно, но я уверена, что видела, как кто-то пробежал под фонарем и стремительно, как рыба в морской глубине, скрылся в кустах.
Я делаю несколько шагов назад в темноту. Говорю медсестре, что постараюсь, но не уверена, что смогу сразу приехать, и прошу позвонить, если отцу станет хуже, она обещает так и сделать.
Закончив разговор, я отключаю звук на мобильном и долго всматриваюсь в темноту. Все, что я вижу, это низкие кусты и белые стволы берез.
