Афсанех поворачивается ко мне.
Выражение лица у нее сосредоточенное и даже воинственное. Глаза блестят. На щеки вернулся румянец.
– Да, – говорит она. – Держим за нее кулачки. Ты что-то имеешь против?
Пернилла
Фиард залит солнцем. Над морской гладью растекается легкий туман, будто дым от далекого костра.
От вчерашней грозы не осталось и следа. Лужи высохли, скалы согрелись, высокая трава за ночь выпрямилась, чтобы быть поближе к солнцу.
Я чищу зубы рядом с машиной. Зубная щетка и паста были в рюкзаке.
Поход я прогуляла, но рюкзак мне все равно пригодился. Никогда не знаешь, что тебя ждет.
Я сплевываю пасту и убираю щетку.
Голова болит, глаза жжет так, будто я почти и не спала, что неудивительно. Мой старый «Гольф» для этого не предназначен. Я всю ночь ворочалась. Но предпочла спать там, а не в палатке, так как забыла коврик.
На заправку Самуэль тоже не пришел.
Я без проблем нашла место, помеченное на карте, и была там раньше времени.
Но он не объявился.
Я сажусь на траву и закрываю глаза. Думаю о записке Самуэля.
«Кое-что ужасное произошло».
Что он имел в виду под словом «ужасное»? Что-то опасное или что-то неприятное?
Ужасное, как когда за тобой гонится разъяренный наркоторговец или как когда уронил мобильник в чашку с кофе?
Массирую виски указательными пальцами и пытаюсь размышлять здраво. Стряхиваю блестящего темно-зеленого жучка с платья и смотрю на часы.
Без пятнадцати восемь.
Мне стоит вернуться. Чертова дрозда надо поить и кормить. И через час нужно быть на работе. Но как я могу работать, когда мой ребенок в опасности? Я не могу расставлять банки с кукурузой и зеленым горошком, клеить стикеры с ценой на булки и рассчитывать пенсионерок, когда мой сын, мой единственный сын, в опасности. Он – единственный близкий мне человек в этом мире, и с ним случилось что-то ужасное.
Но что мне делать?
Я даже не знаю, где он.
Достаю телефон, присаживаюсь на камень и набираю номер Стины.
Она отвечает после третьего гудка. Стина всегда в хорошем настроении. Голос у нее такой радостный, словно она только что выиграла в лотерею или стала бабушкой. Словно она не живет в том же опасном мире, где постоянно происходят ужасные вещи.
Я рассказываю, что случилось. Что Самуэль опять исчез.
Стина не злится на меня за то, что я не приду на работу, наоборот, выказывает сочувствие и предлагает свою помощь, если есть что-то, что она может для меня сделать.
– Ты так добра, – говорю я. – Но я даже не знаю, с чего начать.
– Пора обратиться в полицию, – уверенно заявляет Стина таким тоном, словно ее дети и друзья исчезают все время и она точно знает, когда нужно обращаться к властям.
– Да, наверное. Но что я им скажу? Я же не знаю, где он.
– Ты говорила, он работает на какую-то семью?
– Да, у них сын-инвалид. Они живут поблизости, но я не знаю где.
– А как он получил эту работу? – спрашивает Стина и шуршит бумагой, словно делает пометки.
Я пытаюсь вспомнить, что Самуэль рассказывал мне.
– Он нашел объявление в Интернете.
– Хм, – хмыкает Стина. – И он не сказал, как их зовут?
– Нет, только что мать зовут Ракель, а сына с повреждениями мозга – Юнас. Отец, судя по всему, писатель. Думаю, его зовут Улле или как-то так. Это все, что я знаю. Никаких фамилий.
Стина обдумывает полученную от меня информацию. Потом продолжает:
– А фотографий он тебе не посылал?
– Нет. Мобильный отключен. Я не знаю, что делать. Мы должны были встретиться вчера, но он не пришел.
– Иди в полицию, – властно заявляет Стина. – Иди в полицию, а потом позвони мне. Мы обязательно найдем его. Слышишь, милая, мы его найдем!
Я проезжаю мимо шестов, украшенных уже пожухлыми от жары травой и цветами. Пивные банки и бутылки от вина на дороге свидетельствуют о вчерашнем веселье.
Ближайший полицейский участок в двадцати минутах, но тело протестует против этой поездки. Отдаляясь от Стувшера, я чувствую, что отдаляюсь от Самуэля, что невидимая нить между нами растягивается до предела.
Я подъезжаю к участку вся мокрая от пота с бешено бьющимся сердцем.
Сотрудницу, которая принимает мое заявление, зовут Анна. На вид ей лет семнадцать. Такое ощущение, что передо мной школьница, укравшая полицейскую форму.
– Вы хотите заявить об исчезновении сына? – спрашивает она, надувая губы.
– Да. Он пропал. Самуэль. Мой сын. Его так зовут. Пер Самуэль Юэль.
Полицейская-подросток устало смотрит на меня.
– И как давно он пропал?
– Мы должны были встретиться вчера в десять в Стувшере, но он не пришел. Это было двенадцать часов назад. Но пропал он намного раньше. Он не был дома уже пару недель. Я так переживала. Но потом он прислал эсэмэс. А потом опять пропал. – Я делаю паузу и добавляю: – Совсем пропал.
Я тут же раскаиваюсь в свой болтливости. Почему я никогда не могу замолчать вовремя?
– Двенадцать часов? – удивляется полицейская.
Он морщит лоб и смотрит на меня так, словно я сумасшедшая. Сморщенный лоб делает ее старше. Может, она не так молода, как мне показалось. И еще только сейчас я замечаю круглый живот под рубашкой. Она, должно быть, на седьмом месяце.
Еще пока не знает, что значит иметь детей, думаю я.
Ты ничего не знаешь о том, как это мучительно, когда твоему ребенку больно, и как страшно, когда ему грозит опасность, и на что ты готова, когда ему нужна помощь.
Ты сидишь тут с напомаженными губами и думаешь, что все знаешь о жизни, но это совсем не так.
– Может, начнем с начала? – спрашивает она.
Я начинаю рассказывать о Самуэле, о семье в Стувшере, на которую он работает, – о Ракель, Улле и Юнасе. Объясняю, что хоть он и лоботряс, но обычно на встречи все-таки приходит. Я показываю записку на листе со странным стихотворением. Но прочесть его полицейской мешает ужасный шум из коридора.
Слышны звуки ударов и бешеный вопль:
– Не трогай меня, грязная шлюха! Не смей ко мне прикасаться!
Сотрудница раздраженно закатывает глаза.
– Простите. Мне нужно помочь коллегам. Я скоро вернусь.
Но ее нет очень долго. Минуты идут. Крики удаляются в сторону выхода. Я сижу одна, и мне все больше не по себе.
Прямо она ничего не сказала, но было ясно, что они не бросятся незамедлительно искать Самуэля.
