Раздается звонок, и Бьёрн судорожно отвечает на него.
Он ищет мой взгляд, и я одобрительно киваю и поднимаю палец в воздух.
– Алло, – почти пищит он в трубку.
Стина тоже смотрит на меня, улыбается и кивает, гордая за своего сына.
– О’кей, – продолжает Бьёрн.
И потом:
– Нет. Не совсем, но я подрабатывал в доме престарелых. Делал уборку. Но я не давал им лекарств или что-то в этом духе.
Он замолкает и несколько раз кивает.
– Девятнадцать. Через три месяца.
Потом молчит, и я мысленно молюсь, чтобы наш план удался.
– Дело в том, что я бросил школу, – произносит Бьёрн озабоченно, как я его учила. – Мне надоело учиться, я хотел работать. Не то чтобы я прогуливал… Я просто…
Он замолкает.
– Да, годится.
Записывает что-то на бумаге и кивает.
– Хорошо. До встречи.
Он кладет трубку.
Не успеваю я озвучить вопрос, как Бьёрн расплывается в улыбке, открывающей белоснежные зубы.
– Гавань в Стувшере послезавтра в одиннадцать! – с триумфом объявляет он и поднимает руку. Мы со Стиной по очереди бьем ладонью о его ладонь. С губ срывается вздох облегчения.
– Что она сказала? – шепчу я.
– Что хочет встретиться и поговорить. Что сложно найти хорошего человека, и что она надеется, что мы подойдем друг другу.
Стина смотрит на меня. Зеленые глаза сверкают.
– Я же сказала, что все будет хорошо, – улыбается она, демонстрируя пломбы в пожелтевших от никотина зубах.
– Спасибо, – со слезами на глазах благодарю я Стину и ее сына. – Спасибо, дорогие! Не знаю, как отплатить вам за добро.
Манфред
Моя мама говорила, что время все лечит. Будто время это медсестра в накрахмаленном халате с белоснежными руками, подающая горячий бульон, а не старуха с косой, поджидающая, когда ты совершишь ошибку, которая будет стоить тебе жизни.
Или жизни твоих близких. Например, твоего ребенка.
Я пробую вино и улыбаюсь Афсанех и Мартину – ее университетскому приятелю.
Они смеются над чем-то, что только что сказал Мартин. Я не уловил смысла, но все равно изображаю улыбку, потому что не хочу выдавать свое мрачное настроение. Мысли мои заняты тем, что мы узнали от Ханне о ягненке, голубке и льве.
Лев – это Улле Берг.
Нужно найти его как можно скорее. Даже если стихотворения недостаточно для суда в качестве доказательства, у нас есть его ДНК. С его тюремным прошлым ДНК оказалось на теле одной из жертв явно не случайно.
Да я и не верю в случай.
Я смотрю на Мартина.
Он ровесник Афсанех. Бледное вытянутое лицо с непропорционально большим носом. Русые кудрявые волосы торчат во все стороны. С этой стрижкой он похож на пуделя.
Мартин смотрит на меня, ожидая, что я как-то прокомментирую сказанное им. Я спешу перевести разговор на другую тему, чтобы не выдать свою рассеянность.
– Афсанех говорит, что работа над научным трудом продвигается успешно, – говорю я.
Мартин улыбается и бросает быстрый взгляд на мою жену.
– Да, как я только что сказал. Защита в октябре, если все пойдет по плану. Но у моего профессора из института психологии как раз произошло смещение межпозвоночного диска, так что всего можно ожидать.
– Прости, – извиняюсь я. – Я отвлекся.
Мартин отмахивается:
– Все в порядке. Вам есть о чем подумать помимо моей пыльной докторской.
Возникает пауза. Я опускаю глаза и изучаю узоры на столе, вырезанные Надей весной. Помню, как сильно тогда на нее разозлился. Если она выздоровеет, я никогда больше не буду на нее злиться.
Только бы она поправилась. Только бы стала прежней.
Афсанех прокашливается:
– Я бы не назвала ее пыльной. Она хорошо описывает наше время.
– А о чем она? – спрашиваю я.
Мартин склоняет голову и запускает руку в волосы. Крупный нос блестит в свете люстры.
– О нарциссизме, точнее о том, как этот тип личности становится все популярнее.
– Все популярнее, правда? – удивляюсь я.
Мартин опирается локтями о стол.
– Да. Американские исследователи Твенге и Кэмпбелл выяснили, что нарциссические черты характера развиваются у населения быстрее, чем ожирение. Особенно это касается женщин.
Мартин подмигивает Афсанех и подливает вина.
– Другие исследования тоже подтверждают это наблюдения.
– Можно ли говорить об эпидемии? – спрашивает Афсанех и одним глотком опустошает свой бокал.
– Так и говорят, – продолжает Мартин, – это и есть эпидемия.
– Но почему? – спрашиваю я. – Почему мы становимся нарциссами?
Мартин криво улыбается.
– Общество изменилось. Социальные структуры разрушились. Минимальная ячейка общества больше не семья, а сам индивид. Добавьте к этому рост популярности социальных сетей. Один миллиард людей пользуется «Фейсбуком». Миллиард, понимаете? И другие соцсети растут как на дрожжах. Существует прямая зависимость между социальными сетями и нарциссическим поведением. Это клинически доказано. И в этом нет ничего удивительного, ведь социальные сети требуют от тебя безупречного фасада – гарантии максимального количества лайков, комментариев, подписчиков и что там еще бывает.
– Мы тоже обращаем на это внимание в нашем Проекте, – заявляет Афсанех, пытаясь подавить зевок.
– Но ведь люди всегда были зависимы от социального признания, – говорю я.
– Да, – соглашается Мартин, – но процесс поиска этого признания и принятия был естественным, без привлечения технических средств. А сегодня некоторые люди не выходят из дома. Они только делают фотографии в разных нарядах и выкладывают в Интернет. Все их друзья – виртуальные. Они словно срослись с технологией в одно целое.
Афсанех подливает себе вина. Движения у нее замедленные, неуклюжие. Бутылка громко стукается о стол, когда она ставит ее слишком близко к краю.
– Это как китайская свадьба, – фыркает она.
– Китайская свадьба? – спрашиваю я, пододвигая бутылку к середине стола.
– Да, я слышала доклад китайского профессора в Стокгольмском университете. Он говорил, что в Китае не принято устраивать большое празднество по случаю свадьбы. Вместо этого молодые идут к фотографу и устраивают фотосессию с кучей реквизита. Делают снимки с бокалами шампанского в руках, режут искусственный торт, целуются на фоне декораций и так далее. Потом альбом с этими снимками демонстрируют друзьям и родственникам. А в Японии можно снять напрокат гостей для свадьбы, чтобы на снимках было больше народу.
