На причале пусто, за исключением дамы лет шестидесяти, читающей утреннюю газету на лавке у семафора. Она расстегнула блузку, подтянула юбку, скинула туфли и закинула ноги на сумку.
Может, это Ракель?
– Это не она, – читает мои мысли Стина. – Слишком старая. Ракель моложе, лет сорок-пятьдесят.
Белый «Мерседес» паркуется рядом с баром, и из него выходит фигуристая блондинка лет тридцати. У нее пышный бюст и длинные ярко-розовые хищные ногти. Она неуверенно оглядывается по сторонам и наконец подходит к расписанию парома на доске. Поднимает солнечные очки со стразами на лоб и начинает изучать расписание.
В машине остались двое детей лет пяти. Судя по всему, они дерутся на заднем сиденье.
– Это не она, – уверенно заявляет Стина. – У Ракель нет маленьких детей. И с такими ногтями она бы не смогла ухаживать за сыном-инвалидом. Не знаю даже, как эта краля подтирает себе задницу.
Стина смеется над своей шуткой.
Я обвожу взглядом гавань.
Черный «Вольво» паркуется рядом с белым «Мерседесом», и из него выходит женщина с длинными темными волосами, одетая в джинсовые шорты, тонкую белую блузку и вьетнамки.
Она оглядывается по сторонам и выходит на причал. Присаживается на скамейку рядом с пожилой женщиной и ждет.
Я разглядываю машину.
Она выглядит новой. На переднем стекле значок разрешения на парковку для инвалидов.
– Это она, – шепчу я, хоть отсюда нас не слышно.
– Да, возможно, – кивает Стина.
Бьёрн открывает дверь.
– Будь осторожен, – просит Стина.
– Отстань, – огрызается Бьёрн.
Женщина, которая может быть Ракель, сидит, опустив руки на колени. Когда Бьёрн подходит, она поднимается и протягивает ему руку. Потом они садятся и начинают разговаривать.
Ракель жестикулирует, Бьёрн смеется.
– Сколько они будут разговаривать, как думаешь? – спрашивает Стина.
– Не знаю, – отвечаю я. – Сколько обычно длится собеседование?
Стина не отвечает.
Я включаю радио, подозревая, что разговор может затянуться.
Диктор сообщает, что жара продержится еще неделю и что резко возросло количество несчастных случаев в воде. Вчера утонули брат и сестра трех и четырех лет – в купальне в коммунне Норртэлье. Согласно показаниям свидетелей, мать в тот момент была занята своим мобильным телефоном.
– Какой ужас! – восклицает Стина и выключает радио. – Что творится с людьми? У тебя маленькие дети в воде, а ты пялишься в мобильный. Это просто преступление!
Я собираюсь ответить, но тут Ракель поднимается. Бьёрн тоже. Они вместе идут к парковке.
– Что они делают?
– Понятия не имею, – отвечает Стина.
Они подходят к «Вольво».
– Наверное, прощаются, – предполагает Стина.
Но вместо этого Бьёрн обходит машину и садится на пассажирское сиденье.
– Боже милостивый! – шепчет Стина. – Что он делает? Я же сказала ему – ни в коем случае не иди с ней. Почему он никогда меня не слушает?
Черный «Вольво» отъезжает, поднимая облако пыли.
– Поторопись! – велит мне Стина.
Я тороплюсь. Включаю зажигание, переключаю передачу, нажимаю на газ.
Но моя развалюха только кряхтит и не двигается с места.
– Прости, – шепчу я. – Что-то не так. С зажиганием. Иногда она не заводится. Иногда заводится даже на морозе, а иногда…
– Трогай! – орет Стина.
Я снова включаю зажигание. Коробка передач трещит, но автомобиль начинает катиться.
Мы следуем за черным автомобилем, и нам везет: джип окраски милитари въезжает на дорогу между нами, снижая риск быть обнаруженными.
Но тут джип останавливается, и мы тоже.
– Объезжай! – командует Стина.
– Не могу! – кричу я, показывая на встречные автомобили.
– Объезжай!
– Но это же не положено.
Две девушки выходят из джипа, открывают багажник и неспешно начинают доставать сумки.
– Боже милостивый! – выдыхает Стина.
Я нажимаю на педаль газа и объезжаю джип. Это смертельно опасный маневр, и я едва успеваю вывернуть обратно на мою полосу до столкновения с встречным автомобилем.
Я замедляю ход и всматриваюсь вперед.
– И что дальше? – спрашивает Стина.
И потом снова:
– Что?
Я смотрю на проселочную дорогу, извивающуюся перед нами, на тощие кривые сосны у дороги и валуны, торчащие среди кустов.
Черного «Вольво» нигде не видно.
Самуэль
Не знаю, сколько я был в Темноте, но Свет снова вытащил меня наружу.
Я слышу приближающиеся шаги, голоса, смех.
Смех Ракель.
Я снова вернулся в Тело.
Боль в ноге просто невыносимая. От нее хочется плакать, но глаза сухие. Только пот выступает на висках и сердце колотится как сумасшедшее.
Открывается дверь, и входит Ракель в компании парня с длинными светлыми волосами.
Сквозь чуть приподнятые ресницы я не успеваю их разглядеть, прежде чем они подходят ближе и исчезают из моего крошечного поля зрения.
– Можешь присесть тут, – говорит Ракель, и я слышу скрип кресла, в которое садится парень. Снова скрип – на этот раз от табурета, на который садится Ракель.
Теплая рука накрывает мою.
– Это Тео, – говорит Ракель, сжимая мне руку. – Он пришел с тобой познакомиться. Может, он будет у нас работать. Составлять тебе компанию. Читать вслух и ставить музыку.
Губы легко касаются моей щеки. Этот поцелуй жжет, как каленое железо. Меня мутит.
Парень спрашивает что-то про мой нос. Ракель отвечает:
– Ах, да. Юнас питается через зонд. Но тебе не нужно об этом думать. Я этим занимаюсь.
Мне хочется закричать, чтобы они вытащили из моего носа эту чертову трубку, но я не могу. Язык не слушается. И безумная боль заглушает мысли, не дает ничего сообразить.
– Он упал? – спрашивает парень.
– Да, с ним случился эпилептический припадок пару дней назад. Но это только выглядит ужасно. Все заживет.
Капля пота стекает с виска за ухо. Я слышу хлюпающий звук и чувствую что-то холодное на коже руки.
Пальцы Ракель методично втирают крем мне в кожу.
– У него сохнет кожа на руках, – поясняет она. – Я смазываю их пару раз в день. И губы тоже. Тут на тумбочке бальзам для губ.
