Тачка попадает в яму, и руки оказываются на краю.
Почему она молчит? Почему не объясняет свое поведение?
А какая тебе разница? Ты все равно умрешь, поганец.
Глаза жгут сухие слезы. Может, эффект наркотика наконец слабеет?
Что-то колет мне щеку, что-то острое, похоже на иголку. Огромным усилием воли я приподнимаю одно веко и пытаюсь рассмотреть что это, но безуспешно. Лежит слишком близко.
Тут тележка подпрыгивает на камне, и предмет выкатывается из-под меня и оказывается в нескольких сантиметрах от лица.
Это божья коровка. Ненастоящая. Сережка в виде божьей коровки.
Тачка останавливается. Голова опускается, ноги поднимаются.
Тишина, потом дрязг ключей и калитки.
Голова поднимается, и мы едем дальше.
Ракель сворачивает. Кожа чешется от покрывала, которым она меня накрыла, но я не могу пошевелить рукой, чтобы почесаться.
Я начинаю понимать, куда она меня везет.
Внутри все сжимается, сердце замирает в груди, как перепуганный птенец. Все, о чем я могу думать, это что я должен что-то сделать, должен ее остановить. Но ноги и руки не слушаются. Я беспомощно лежу на боку на дне садовой тачки с руками на борту.
Я пытаюсь ухватиться за что-то – камень, ветку, но все, что чувствуют мои пальцы, это только воздух, всего лишь теплый летний ветерок.
Сегодня я умру, и ничего с этим нельзя поделать.
Мама, сегодня я умру.
В отчаянии сжимаю пальцы, и внезапно меня осеняет идея.
Не знаю, сработает ли она, но стоит хотя бы попробовать.
От калитки туда двести пятьдесят шагов. Она прошла не больше десяти.
Я прижимаю правую руку к левой и начинаю считать шаги Ракель.
Один, два, три.
Пернилла
Мы стоим в гавани, когда запыхавшийся Бьёрн показывается на проселочной дороге.
Он бежит так, словно за ним гонятся волки. Длинные крепкие ноги поднимают клубы дорожной пыли. Лицо все пунцовое, рыжие волосы стоят дыбом.
– Мы тут! – кричит Стина и машет руками в звенящих браслетах.
Мы бежим ему навстречу. Бьёрн бросается Стине на шею и тяжело пыхтит.
Стина начинает его ругать:
– Я же тебе сказала с ней не ехать, почему ты никогда меня не слушаешь? Сколько раз мне повторять…
– Но… – выдыхает Бьёрн. – Так бы я не узнал, где она живет. Она сказала, что поедет за покупками, если я не хочу сходить поздороваться с Юнасом.
– А что с твоим лицом? Ты весь в крови.
– Давай дадим ему перевести дыхание, – предлагаю я и протягиваю юноше бутылку с водой.
Он хватает ее и опустошает в один прием. Потом наклоняется вперед, опирается на бедра и сплевывает на гравий.
– Все верно, – говорит он, выпрямляясь. – У нее сын-инвалид. Я его видел. Даже сфотографировал. Это он меня поцарапал. Не знаю почему, он вроде без сознания. Но эта Ракель странная. Она пыталась помешать мне сбежать.
– Боже мой! – восклицает Стина и прижимает руки ко рту.
– Ничего страшного, – отмахивается Бьёрн. – Я убежал. Бежал километра три. Но я боялся, что она поедет за мной на машине, и бежал по лесу вдоль дороги. Устал как собака. Попробуйте бежать по лесу – узнаете, что это такое.
Стина закатывает глаза и качает головой.
– Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Как возможно, что ты с твоими хорошими оценками не способен выполнить простейшие наказы? Так можно решить, что ты совсем недоумок.
– Можно посмотреть фото? – спрашиваю я.
– Конечно, – отвечает Бьёрн, достает мобильный, набирает код и протягивает мне телефон.
Я смотрю на снимок.
Юноша в больничной койке. Лицо в тени, черты не разобрать. Худой, даже истощенный. Лицо опухшее, все в царапинах. Рука поверх покрывала и на запястье…
Господи!
На запястье браслет.
Я увеличиваю кончиками пальцев изображение. Вижу бусинки, угадываю буквы.
Никаких сомнений.
На нем браслет, который мне сделал Самуэль.
– Покажи мне, где она живет, – шепчу я.
– Нет, – заявляет Стина. – Мы идем в полицию.
– Может, позвоним в полицию? – предлагает Бьёрн.
– Да, – говорю я, – но потом мы едем к этой Ракель. Она знает, где Самуэль.
Спустя полчаса я стою перед домом Ракель и разглядываю белые стены и зеленые ставни.
Стина и Бьёрн поехали на встречу с полицейским, с которым мы только что говорили.
Забор странный, точнее, его высота. Он достает мне до груди.
Зачем строить такой высокий забор вокруг дачного дома в спокойной округе, куда полицию вызывают только снять кошек с дерева.
Кого он не впускает?
Точнее, не выпускает? Кого держат в этом доме, как скотину в хлеву?
От этой мысли у меня мурашки бегут по коже. Перед глазами появляется лицо Самуэля.
– Я тебя предала, – шепчу я. – Это я во всем виновата. Когда ты просил меня о помощи, я только и делала, что молилась и потчевала тебя рыбьим жиром. Я больше так не буду. Я заберу тебя домой и буду о тебе заботиться.
Мобильный вибрирует. Я читаю сообщение от полицейского по имени Манфред.
То, что он рассказал мне по телефону, самое странное и ужасное, что я слышала в своей жизни. Не верится, что все это может быть правдой.
Но зачем ему это выдумывать?
Я вспоминаю грустные строчки из стихотворения, которое читала так много раз, что знаю теперь наизусть.
Я пал, я умер, я не проснулся,
Но в горе ко мне явился лев…
Ракель написала эти строки. И она или ее приспешник причастны к преступлениям.
Лев.
Я думаю.
Что-то не так.
Во-первых, сын Ракель не мертв, я видела его на снимках.
Во-вторых, Ракель и Иона – еврейские имена. А Лео – латинское. И к тому же, чтобы превратить Улле в Лео, нужно поменять и отбросить буквы.
Как-то это странно.
Я хорошо знаю Библию, и потому мне эта связь кажется странной. Но полицейским экспертам виднее.
Почему меня смущает их толкование?
Лев и ягненок.
Ягненок и лев.
Перед глазами встает самодовольное лицо пастора. Он стоит в доме для собраний перед картинами, изображающими сцены из Священного Писания.
