– Хороший вы мужик, полковник. Только как все это терпите?
– Что ты имеешь в виду? – прекрасно понимая, о чем говорит Рублев, спросил Бахрушин.
– О службе, о генералах, о начальниках.
Тяжело, небось, вам?
– Я привык. На начальство внимания не обращаю, занимаюсь своим делом. Стараюсь получше работать, так ведь не дают, черти!
Приходится бумаги всякие стряпать, отчеты составлять, проверять, перепроверять…
– Так ведь вам, полковник, похоже, это очень нравится.
– Раньше нравилось, а теперь надоело, – полковник Бахрушин заметил, что Рублев не переходит на «ты». – Нет, Борис Иванович, не все так просто, как тебе кажется, – Мне и не кажется, что все просто.
– Иногда голова пухнет, да и ответственности хоть отбавляй. Перед всеми надо отчитываться, министры требуют бумаг, генералы… А начальников надо мной – пруд пруди!
– Хорошо было в армии, но не сейчас, а тогда, во время военных действий. Там все понятно, там все ясно. Есть враг конкретный, натуральный, есть свои, есть чужие. Своих надо беречь, а врагов беречь не надо, их наоборот, чем больше завалишь, тем лучше. Значит, своих больше в живых останется.
– Это точно, майор, заметил ты верно.
– Да что замечать – это правда войны, Она одна и другой не бывает.
– Бывает, майор, поверь мне. Бывает и другая, и третья, – Послушайте, полковник, вот вы умный мужик, все знаете. Наверное, много книг прочли. Скажите мне, простому мужику, какого хрена мы во все эти передряги свой нос суем?
И самое главное, что получаем по носу, молодых ребят гробим, дураков-птенцов неоперившихся. Кому и на кой хрен это все надо?
– Наливай лучше, Борис, и не задавай мне такие вопросы. Ответ сам знаешь. Есть интересы государственные, есть политика. А в России мамок много, детей. Народят… Чего их жалеть? В России всегда солдат хватало.
– То-то и оно, полковник, все эти мерзавцы думают, что мамки детей народят. А своих-то, небось, ни в Чечню не пускают, ни в Афган.
Отмазать норовят.
– Норовят, норовят. И самое главное, что отмазывают. Не подкопаешься, чисто работают. Приходилось мне сталкиваться с такими делами и с такими идиотами, что кричат, в грудь себя бьют. «Мы их…», «мы им покажем!», «Россию отстоим…». А своих-то деток в армию не пускают, берегут, чужих под пули направляют.
– Чтобы они все подохли! – пробурчал Борис Рублев, выслушав длинную и злую тираду Бахрушина.
– Давай лучше выпьем, да не по рюмке.
– Нет уж, как начали, так и будем продолжать. Наливай.
Вторая бутылка быстро пустела, а разговор только начал завязываться. Полковник Бахрушин разошелся ни на шутку. Он материл и в хвост, и в гриву и политиков, которых майор Рублев видел лишь на экранах телевизоров, да на страницах газет. Материл всех подряд направо и налево, иногда вставляя какую-нибудь фразу, от которой майору становилось не по себе.
– …
– Да неужели?
– Вот тебе и неужели. Если я что-то говорю, значит, я это знаю.
– Верю.
– И я тебе верю, Борис Иванович. Знаю, мужик ты крепкий и все в этой жизни видел.
– Ой, видел, полковник… Такого навидался, что лучше бы на этот свет не родиться.
Стольких ребят там оставил! А скольких в цинковых гробах на дембель отправил – всех не сосчитать. Боюсь я на женщин смотреть, стыдно перед ними. Мог же многих сохранить, а не сделал этого.
– Брось, не терзай душу. Если бы все в нашей армии были такие как ты, все по-другому шло бы. Но, к сожалению, жизнь расставляет все не так, как нам хочется. Хотя.., ладно. Не охота про армию, не охота про политику.
– Про что еще говорить? Что мы с вами еще в жизни видели.
– Как это про что? – засмеялся полковник Бахрушин. – Про женщин, конечно.
– Про женщин можно.
– Вот и расскажи, Борис Иванович, про свою зазнобу.
– Не надо, полковник. Уехала она в командировку и даже не позвонила.
– Может, времени не было или возможности? Что ты так уж сразу – винить ее начинаешь!
– Не виню я ее.
– Ну и правильно делаешь.
Может быть, эти двое мужчин, прекрасно понимавшие друг друга, сидели бы еще долго – час, два или вообще до утра – и пили бы водку, вспоминая свою жизнь, заглядывая друг другу в глаза, стуча кулаками по столу, если бы не телефонный звонок.
Комбат поднялся, уверено подошел и снял трубку.
– Рублев на проводе, – по-военному отчеканил комбат.
– …
– Кого-кого?
– …
– А-а, Леонида Васильевича. Конечно, сейчас позову. Это вас, полковник, – подавая трубку телефона, сказал Рублев.
И без того злое выражение на лице полковника сделалось еще более злым и презрительным.
– Какого черта! – пробурчал он, поднося трубку и бросая в нее. – Бахрушин. Говорите.
– …
– Да, да. Хорошо. Когда это случилось?
Борис Рублев видел, как полковник Бахрушин трезвеет буквально на глазах.
– Что-то случилось? – спросил Комбат.
– Да, случилось, Борис, и очень неприятное дело случилось. Извини, мне надо ехать.
– Ну, вот так всегда. Только разговоришься с хорошим человеком по душам, как тому уже обязательно надо куда-то бежать, спешить, ехать, лететь или плыть. Чертовщина какая-то, а не жизнь.
Они простились, пожав руки друг другу так же крепко, как и при встрече. Но сейчас, может быть, их рукопожатие было не только крепким, но и по-настоящему сердечными.
– Я тебе позвоню, Борис. Как-нибудь встретимся, договорились?
Черная «Волга» с затемненными стеклами умчалась со двора. А Комбат почувствовал какую-то досаду и опустошенность.
"И какого черта я так разоткровенничался перед этим маленьким полковником? Какой черт меня дергал за язык? Вот так всегда.
Словно едешь в поезде, в купе, с незнакомыми людьми, разоткровенничаешься, выболтаешь все свои секреты, будучи на сто процентов уверенным, что больше никогда в жизни не встретишься с попутчиком и что он никогда не сможет воспользоваться полученной информацией. А ведь сейчас ситуация совсем другая.
И полковник Бахрушин не временный попутчик."
Комбат налил в рюмку водки, посмотрел в окно, за которым уже сгустилась ночь, на окна соседнего дома, на дорогу, по которой мчались машины, поднял рюмку и выпил ее одним глотком – стоя. Затем взял дольку соленого огурца, пожевал безо всякого аппетита. Сел на диван на то место, где еще несколько минут тому назад сидел полковник Бахрушин, вытряхнул из пачки сигарету и неторопливо закурил, пристально следя за тем, как поднимается от кончика сигареты голубоватой струйкой почти прозрачный дым.
