– Выстрел!
Танк на мосту полыхнул огнем, выпуская черный чадящий дым. Соколов приказал перенести огонь на танки, что маневрировали правее моста, но их снова стал скрывать дым. Уже не такое плотное, облако расползлось и мешало прицеливаться, то скрывая танки, то снова давая возможность рассмотреть их.
Началов снова выстрелил – от взрыва фугасного снаряда один из бронетранспортеров перевернулся набок.
Соколов опустил бинокль. Потеряв пять танков и четыре бронетранспортера, немцы уходили назад, к лесу. Неподалеку, совсем близко от свежей могилы бойцов старшего лейтенанта Акимцева, горела «двойка» старшины Коренева.
– Парень хотел как лучше. – Блохин снял каску и пригладил мокрые волосы.
Четыре обожженных тела лежали на земле возле только что потушенного танка. Бойцы забросали землей языки пламени только тогда, когда выгорело все горючее. Каким-то чудом не взорвался боезапас.
Соколов стоял рядом с сержантом, сняв шлемофон. Ну, вот и еще одного танка у него нет. Экипаж Коренева – последний из взвода лейтенанта Задорожного. Эх, Серега! Хороший был командир, инициативный, умелый. Только не рассчитал на этот раз. И приказа не дождался. И сам погиб, и ребят погубил. А ведь «семерке» удобнее было обойти дым и прикрыть мост, а ты решил сам рискнуть. Храбрый поступок, мужественный, но ты ошибся, старшина.
– Необходимо блиндажи восстановить, – сказал Соколов, понимая, что думать надо о живых и о выполнении задачи. – Раненых там удобнее расположить и бойцам надо выспаться. Ночью немцы не полезут, они еще не поняли, что нас тут мало. А утром жди атаки. Надо дать людям отдохнуть. Там, на краю леса, какие-то строения – дом, несколько сараев. Ферма, что ли… Можно оттуда досок и бревен привезти. Давай, Блохин, на полуторках туда, а мы пока ребят похороним.
Глава 5
Сумерки были близко, поэтому старшина торопился. Подогнав полуторку к крайнему строению, он велел водителю разворачиваться и открывать задний борт. Отправив двух бойцов к деревянным сараям, он с двумя другими стал обследовать кирпичное длинное строение с маленькими окнами. Здесь еще пахло навозом и прелым сеном.
– Телятник тут был, похоже. – Блохин, поправил автомат на плече и пнул пустую пробитую банку из-под керосина. – Давай, хлопцы, разбирай загоны внутри. Снаружи доски не трогайте, они уже подгнили. Слабоваты. А внутри как новенькие.
– Жалко, что всю живность угнали, – сказал кто-то из солдат. – Сейчас бы мяска пожарить на огне, телятинки. Пальчики оближешь.
– А ты пошарь, может какой телок в угол забился, – хохотнули в ответ.
Неожиданно сухо лязгнул затвор автомата. Блохин медленно повернулся и присел на одно колено, приготовив оружие.
– Эй, кто там? А ну выходи с поднятыми руками! Выходи, а то гранату брошу!
– Дяденьки-красноармейцы, не стреляйте, – раздался тонкий детский голос, старательно выговаривающий слова. – Мы не фашисты, мы здесь прячемся!
Через минуту в свете ручных фонариков показались две перепачканные мордашки. Бойцы подняли из погреба двух детей лет восьми. Судя по платочку, очень грязному, но аккуратно повязанному, на одной детской головке и большой, не по размеру кепке на второй, это были мальчик и девочка. В остальном их худенькие фигурки терялись в огромных взрослых ватниках.
– Это кто же вы такие? – пытаясь за строгим голосом скрыть добродушную улыбку, спросил Блохин. – А ну-ка, докладывайте!
– Дяденька командир, мы не враги, мы свои, советские! – заговорил уверенным голосом мальчуган. – Мы брат и сестра Рыжовы.
– Да, советские, вот! – Девочка распахнула ватную фуфайку. Под ней на застиранном платьице красовался октябрятский значок. – Мы октябрята. У нас в школе в одной из первых создали октябрятские звездочки.
– Эх, вы, герои, – запахивая на девочке фуфайку, тихо проговорил Блохин. – Попались бы вы фашистам с этим значком – быть беде. А твой-то значок где?
– Дома остался, – поник головой мальчуган. – На школьной форме.
– Что же мне с вами делать? – Старшина покачал головой, потом посветил фонариком в погреб. – Слышь, хлопцы. Дуйте с досками на позиции, да доложите Соколову про этих ребят. А я тут останусь пока.
Оставив за себя Логунова и приказав выдвинуть за мост боевое охранение, Соколов на мотоцикле отправился к разрушенному телятнику. С собой он взял только Руслана Омаева. У лейтенанта и так уже оставалось очень мало бойцов, а завтрашние бои обещали быть напряженными. Дел было еще очень много.
Блохин сидел на старой колоде у бокового входа, точнее, там, где от входа осталась большая дыра, разбросанный битый кирпич и просевшая крыша. Огонек его самокрутки то появлялся, то исчезал в плотных сумерках.
Соколов хотел было отругать сержанта, что тот не таится, но подумал, что это будет излишняя строгость. Наверняка здесь безопасно, иначе бы за их спинами уже были бы слышны взрывы и стрельба.
Лейтенант заглушил мотоцикл. Омаев отошел в сторону и стал прислушиваться. Соколов подошел к Блохину.
– Вот они, щенята чумазые, – засмеялся сержант, подталкивая к командиру двух ребятишек в огромных не по росту взрослых ватных телогрейках.
– Эй, да вы же рыженькие оба! – посветил фонариком лейтенант.
– А мы и есть Рыжовы, – с гордостью ответил мальчик. – Меня Прохор зовут, а сестренку Фрося. Наш папка с Финской войны с орденом пришел.
– А где же сейчас ваш папка?
– Фашистов бьет! – пренебрежительно скривил губы мальчик.
– Тут дело такое, товарищ лейтенант, – пояснил Блохин. – Отец у них, понятное дело, на фронте. С матерью и бабушкой ребятишки в эвакуацию ехали. Эшелон разбомбили, кто куда. Какие-то люди подальше от огня ребят увезли. А потом, говорят, танки немецкие. Паника была. Ребята перебежали сюда, нашли этот погреб и прячутся тут уже две недели. Верят, что мамка их найдет обязательно. Или папка приедет с фронта и спасет их. Такие вот дела.
– Обязательно нас найдут, – заявила девочка, которая молчала все это время, судя по выражению лица, ей очень хотелось вставить свое слово в эту беседу. – Всем трудно, а мы все равно должны взрослым помогать и не бояться.
– Ах, вы юные герои, – улыбнулся Соколов. – И как же вы тут живете? Едите что?
– Живем мы хорошо, там не страшно внизу, даже когда тут стреляют или бомбежка. Идемте, мы вам покажем. А едим то, что на дороге находим. Там разбитые машины. Консервы собираем, сухари. Иногда крупа попадается, тогда варим ее днем, чтобы свет от костра не видно было.
Алексей слушал этих восьмилетних детей, которые так удивительно приспособились выживать в военное время, почти в зоне боевых действий. И ведь не боятся. А почему? Потому что еще не знают, чего нужно бояться, не верят в смерть, верят в сказку, что их найдут родители. А держатся очень мужественно. Такие серьезные не по годам.
