А за спиной, со стороны реки, уже громыхали залпы батарей. Шелест над головой, еще, еще! И тут же возле высот и в немецких цепях стали рваться снаряды. Немного, с большим разбросом. Из-за разрывов не слышно было пулеметной стрельбы, но Омаев и Васютин с расстояния в 60–80 метров косили тех, кто пытался подняться.
Немцы попятились, потом побежали, хотя в цепи снаряды почти не рвались. Теперь ураганный огонь открыли немецкие батареи. Они стали бить не по позициям красноармейцев, а по крайним развалинам, до которых их пехота даже не дошла. Кто-то понял, что ведется корректировка огня советских батарей, когда первыми же выстрелами был нанесен сильнейший урон атакующим.
Через час, пробравшись через развалины, в окоп боевого охранения приползли корректировщики. Молодого паренька притащили на плащ-палатке с окровавленной грудью. Лукьянов сморщился, как будто больно было ему.
– Петька… – прошептал младший лейтенант и покачал головой. – Как же так…
Обстрел передовых позиций немцы перенесли на нейтральную полосу, где стояли танки. Снаряды разносили в пыль остатки строений, груды битого кирпича и бревен – все, что было разрушено во время предыдущих боев.
Лукьянов отправил своих бойцов ползком и снова улегся грудью на бруствер рядом с пулеметчиком.
– Уходите, – предложил Соколов.
– Твоих подождем, – отрезал артиллерист.
Через два часа танкисты попадали на лежаки в отведенной им землянке.
В полосе обороны советских частей и на всем протяжении нейтральной полосы строений почти не осталось. Немцы методично уничтожали все здания, которые мешали стрельбе прямой наводкой, которые могли использоваться как наблюдательные посты или посты корректировщиков. Любое строение, каким бы удобным для размещения личного состава оно ни было, теперь становилось источником опасности, целью для немецких артиллеристов.
– Вот это мы им сегодня всыпали! – возбужденно говорил Началов, стягивая через голову гимнастерку, нательная рубаха на его спине была мокрой, хоть выжимай.
Омаев и Васютин принялись разбирать для чистки пулеметы, но тут откинулся в сторону брезент, и двое бойцов внесли в землянку армейские термосы. Соколов приказал всем умываться, есть, потом чистить оружие и спать. А сам отправился к командиру батальона, где уже находился Лукьянов.
Шаронов о чем-то горячо спорил с артиллеристским разведчиком. Когда вошел Алексей, оба как будто облегченно вздохнули.
– О чем спор? – спросил Соколов, вешая на гвоздь пилотку.
– О втором акте этого спектакля, – устало объявил Лукьянов. Сейчас младший лейтенант не выглядел на восемнадцать лет: резкие складки возле губ делали его похожим на молодого старичка.
– Вы место выбрали? Мы же вчера еще с вами определили, что второй точкой будет район старой водонапорной башни.
– Я считаю, что с этой затеей надо прекращать, – резко бросил артиллерист, ни на кого не глядя. – И людей погубишь, и дела не сделаешь.
– А войны без жертв еще не придумали, – тихо сказал Алексей, усаживаясь на лавку напротив Лукьянова. – Риск есть, но не больше, чем сегодня. Или ты думаешь, что немцы догадались, откуда раздались первые выстрелы?
– Командир полка получил из штаба запрет на самовольное ведение огня. В том числе и для поддержки пехоты. Командир должен четко оценить опасность и согласовать свои действия с командиром стрелкового полка. Потом доложить в штаб дивизии и получить разрешение.
– Что за… – Соколов поперхнулся. – Ты это серьезно? Кто такой приказ отдал?
– Не важно, но он существует.
– Командир дивизии в отъезде, вот и перестраховывается кто-то исполняющий обязанности, – проворчал Шаронов.
– Проблема с доставкой снарядов, со всем проблема. Их можно понять.
– А нас понять можно? – взорвался вдруг комбат и грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнул масляный светильник.
Соколов успел подхватить его на лету и осторожно поставил на стол. Так вот о чем тут шел спор. Лукьянову приходится говорить нам в глаза, что артиллерийского прикрытия не будет. Скорее всего. Но ведь речь не о том, чтобы он со своими танкистами возвращался на левый берег. Его задачу никто не отменял. Просто условия изменились.
– Ладно, Саша. Обойдемся, – спокойно заявил Соколов. – У штаба дивизии свои заботы, а нам надо приказ выполнять. Пойдем сегодня ночью без артиллерии, своими силами.
– Фрицы не дураки, – проворчал Шаронов. – Они наверняка догадались, что стреляли их танки. Слушай, а давай по первоначальному плану, который предлагал Лукьянов? Соберешь, сложишь там, в башнях, снаряды, как считаешь нужным, я тебе взрывчатки подброшу. У меня прилично мин запасено. Сколько раз снимали, на разминирование ходили. Взводы боевую активность стараются держать на высоте, мины снимают. Бабахнем фугасом, когда немчура подойдет!
– Эффектно взорвать танки? – Соколов отрицательно покачал головой. – Красиво, шумно, но бестолково. Если повезет, перевернем один бронетранспортер, который поблизости окажется. Ну, десятка два солдат из строя выведем. Вот и все.
– Что, все равно пойдешь? – уставился на танкиста комбат.
– Пойду, – кивнул Соколов. – Пойду потому, что могилы моих сгоревших заживо ребят от самой границы тянутся. И я хочу остановить этот кровавый пунктир. Пойду, потому что в одном белорусском городке, где хозяйничают фашисты, осталась красивая девушка, почти девочка с больным отцом на руках. Она не отсиживается в подвале, а борется, и ее школьные товарищи, и другие взрослые там не ждут, пока к ним придет Красная армия. И я, как командир этой армии, не могу сидеть сложа руки, меня не просто совесть мучает, она меня жжет огнем внутри. Мне легче под вражеский танк с гранатой, чем вот так сидеть и ждать, пока изменится ситуация. Нет у меня сейчас танка? Танки есть у врага, И они будут стрелять. Я все буду использовать, что убивает врага!
От улицы остался сплошной, заваленный остатками зданий пустырь. Собственно, в этой части города весь ландшафт перестал быть городским.
Когда-то в детстве Алексей лазил с друзьями на городскую свалку. Они шли из леса, немного заблудились и вышли к деревне не там, где планировали. Недалеко от их дома была свалка, куда свозили битый камень разрушенных зданий и старые сгнившие срубы. Никогда не думал лейтенант Соколов, что детские воспоминания посетят его вновь и именно здесь. Ни одного целого дома, даже фрагмента дома в виде остатков стен.
Пять подбитых немецких танков стояли среди этого дикого ландшафта. Один угодил гусеницей в погреб и застыл, накренившись набок. Тут его и расстреляли артиллеристы. Еще два танка «Т-III» стояли в разных положениях, чернея закопченными боками. В них наверняка выгорело все внутри.
Соколова заинтересовали два «Т-IV» последней модификации с удлиненными стволами. Пехота рассказала, что немцам удалось-таки утащить одни танк на буксире, к другим они фашистов просто не подпустили. Обстреливали буксир несколько раз, в том числе и ночами. Пока ремонтники больше не совались. Зато атаки на советские позиции шли здесь чуть ли не каждый день. Чаще всего это была разведка боем или попытка не давать обороняющимся покоя. Иногда атаку начинали здесь, чтобы отвлечь внимание оборонявшихся от наступления на другом участке.
