Теперь предположим, что для производства среднего количества жизненных средств, необходимых данному рабочему ежедневно, требуется 6 часов среднего труда. Предположим, кроме того, что 6 часов среднего труда воплощаются также в количестве золота, равном 3 шиллингам. Тогда 3 шиллинга будут ценой, или денежным выражением, дневной стоимости рабочей силы этого рабочего. Работая по 6 часов в день, он ежедневно производил бы стоимость, достаточную для того, чтобы приобрести среднее количество необходимых ему ежедневно жизненных средств, то есть чтобы поддерживать свое существование в качестве рабочего
[117].
Измерение стоимости золота в терминах абстрактного труда является скорее усложнением, чем разрешением парадоксального отношения между деньгами и золотом. Рассуждения Маркса в этой цитате наталкивают на некоторые вопросы. Прежде всего: зачем кто-то станет мучиться с выкапыванием золота из земли в первую очередь? Если задача товаров в конечном итоге служить воспроизводству труда, что такого есть в золоте, что обеспечивает заинтересованность в нем как в товаре? Действительно, золото может быть использовано для покупки товаров, необходимых для воспроизводства труда, но это имеет смысл только после того, как золото уже было утверждено в качестве денег. Более того, использование рабочего времени как абстрактной меры стоимости требует различия между трудовой и нетрудовой деятельностью (отдых, потребление, воспроизводство). Возникают следующие вопросы: как мы можем знать, что производство «жизненных средств» среднего рабочего или производство золота, стоящего 3 шиллинга, требует 6, а не 8 или 10 часов труда? Откуда мы знаем, когда начать и когда остановить отсчет времени, когда измеряем количество труда, идущего на производство товара? Ответ дают сами деньги. Мы включаем таймер, когда рабочему начинают платить, и останавливаем, когда ему больше не платят. Сами по себе деньги служат критерием разделения рабочего и нерабочего времени. В дополнение к этому «денежное выражение» стоимости труда предоставляется только через неоспоримую предпосылку о том, что денежная стоимость золота тут же переводится в шиллинги. Это приводит нас к еще одному вопросу: не становится ли символизация золота через шиллинги возможной только тогда, когда денежная система, в которой золото уже отобрано на роль денег, уже установилась? Снова мы видим, что трудовая теория стоимости не может объяснить возникновение денег в виде золота.
Наконец, хочется спросить, что случится с марксистской теорией денег и золота, если реальность не подстроится к той воображаемой ситуации, когда рабочее время, воплощенное в производстве жизненных средств среднего рабочего, равно рабочему времени, необходимому для производства золота, стоящего 3 шиллинга, которое, в свою очередь, равно цене жизненных средств? Что, если золота на 300 шиллингов можно произвести за 6 часов работы, в то время как цена жизненных средств по-прежнему была бы 3 шиллинга? Была бы тогда подлинная стоимость золота по-прежнему равна тем шести часам абстрактной работы, воплощенной в его производстве? Или же она была бы равна шестистам часам работы, которая могла бы воспроизводиться через обмен золота на жизненные средства?
Основная проблема заключается в том, что невозможно говорить о стоимости без того, чтобы одновременно с этим не задействовать некую символическую систему, которая устанавливает стандарт для определения стоимости. Даже если золото действительно обладает теми качествами, которые перечислил Маркс, о нем можно говорить как о чем-то ценном только тогда, когда уже есть символическая система, позволяющая нам сравнивать стоимость золота со стоимостью других товаров. И даже если требуется определенное количество рабочего времени на то, чтобы произвести определенное количество золота, это не объясняет стоимость золота в качестве денег. Как мы уже обсудили в контексте финансовых рынков, понятия «реальной стоимости» или «внутренней стоимости» крайне расплывчаты. Определение реальной стоимости предполагает систему, которая может производить символическую операцию ценообразования. В случае денег и золота это приводит к парадоксу – для того, чтобы золото могло быть выделено как нечто ценное и тогда могло выполнять функцию денег, уже должна присутствовать денежная система, которая способна осуществить эту оценку. Иначе подтвердить наличие этого парадокса можно, сказав, что золото действительно может функционировать как всеобщий эквивалент, устанавливающий стандарт оценки всех других товаров, но оно не может быть стандартом оценки самого себя.
Маркс также пишет о том, как функция всеобщего эквивалента выполняется той «часть[ю] продуктов, которая не нужна непосредственно в качестве потребительной стоимости»
[118]. В такой формулировке золото отличает не выдающаяся потребительская стоимость, а скорее отсутствие, собственно, потребительской стоимости. Отсутствие потребительской стоимости позволяет золоту быть исключенным из обычного обмена товаров, предназначенных для потребления. Данное исключение не обязательно вытекает из присущих золоту свойств. Скорее, это операция, осуществляемая внутри самой системы обмена; таким же образом король является сувереном не в силу своих врожденных качеств, а потому что его подданные думают, что он король. Маркс пишет:
Товар находится во всеобщей эквивалентной форме ‹…› лишь тогда и постольку, когда и поскольку он, как эквивалент, выталкивается всеми другими товарами из их среды. И лишь с того момента, когда такое выделение оказывается окончательным уделом одного специфического товарного вида, – лишь с этого момента единая относительная форма стоимости товарного мира приобретает объективную прочность и всеобщую общественную значимость
[119].
Здесь мы видим, как золото функционирует в качестве денег, являясь одновременно включенным и исключенным из обмена товаром, так же как расщепленный субъект и включен и выключен из символического порядка. Золото – «расщепленный товар». Оно одновременно воплощает символическую функцию денег и реальную стоимость товара.
Стоимость золота бесценна
В случае с субъектом система символизации распадается, потому что не может обозначить, кто субъект «есть на самом деле». Любое символическое описание бытия субъекта не достигает цели, поскольку субъект настаивает: «Я являюсь бóльшим, чем это». Однако невозможность символизации в то же время является условием возможности символизации. Как раз разрушение символизации позволяет субъекту вообразить себя индивидуальным субъектом. Мы можем подумать о том, как люди зачастую объясняют, кто они такие, не перечисляя определяющие их характеристики, а, скорее, указывая на несоответствия в этих символических определениях: «Я религиозен, но я не верю в христианского Бога». «Я менеджер, но я не люблю говорить людям, что делать». «Я люблю тосты, но только с обрезанной корочкой». В таком ключе Жижек предлагает следующее определение субъекта:
