Современное государство может сделать общепринятыми деньгами все что захочет и таким образом установить их стоимость без какой бы то ни было, пусть даже самой формальной, привязки к золоту или чему-то еще. Правда, простого объявления, что то-то и то-то является деньгами, недостаточно, даже если оно поддерживается самым убедительным конституционным доказательством абсолютной суверенности государства. Но если государство готово принимать предложенные деньги в качестве уплаты налогов и других сборов, тогда все в порядке. Любой, у кого есть обязательства перед государством, будет готов принимать клочки бумаги, с помощью которых можно будет погасить долги, и все прочие люди будут готовы принимать эти бумажки, потому что знают, что налогоплательщики, в свою очередь, будут их принимать
[136].
Хартальные деньги в этой связи могут не опираться на всеобщее стремление к каким-то реальным свойствам денежного объекта. Даже в государстве, где золотые монеты провозглашаются законным платежным средством, стоимость этих монет необязательно зависит от того, заинтересованы ли вообще люди в золоте как таковом. Достаточно того, что они в целом заинтересованы в том, чтобы их не упрятали за решетку за неуплату налогов. Поэтому хартальной теорией легко объяснить переход от металлических денег к бумажным, обеспеченным металлом, или даже к неконвертируемым бумажным деньгам. Поскольку истинная стоимость денег не зависит в первую очередь от стоимости металла, а зависит от государственного провозглашения вещи деньгами, такой же фокус можно незатейливо проделать с бесполезной бумагой.
Когда государство провозглашает определенные объекты деньгами и разрешает принимать их для оплаты штрафов, таможенных пошлин, аренды и – самое главное – налогов, это создает достаточный спрос на эти объекты, чтобы они могли функционировать в качестве универсального средства платежа не только в отношениях с государством, но и среди частных лиц. В противоположность уверениям товарной теории мы видим, что хартальная теория рассматривает возникновение рынка как явление, сопутствующее возникновению суверенной власти
[137]. Деньги – это не спонтанное творение рынка. Для того чтобы деньги и рынок могли возникнуть, необходимо в первую очередь суверенное государство.
В экономиках, где валюта действительно сделана из золота, серебра или других драгоценных металлов, эти монеты обычно обращаются по цене выше рыночной цены этих металлов. Данный феномен получил название фидуциарности
[138]. Механизм, за ним стоящий, чем-то похож на описанный в теории прибавочной стоимости Маркса. Согласно Марксу, капиталистическая эксплуатация возникает из-за различия между потребительской и меновой стоимостью труда. На рынке труда труд обменивается на деньги по цене, которая ниже фактической потребительской стоимости труда. Потребительская стоимость состоит из производительной способности создавать новую стоимость. Прибавочная стоимость является разницей между потребительской стоимостью и меновой стоимостью труда. Эксплуатация – это присваивание прибавочной стоимости, которое происходит, когда капиталист продает плоды труда на потребительском рынке.
В схожей манере мы также можем понимать фидуциарность как результат расхождения в образовании цены на деньги. Вместо того чтобы говорить о различии в терминах потребительской и меновой стоимости, мы можем себе представить ее в терминах двух разных цен. Фидуциарность возникает из-за сосуществования двух различных систем ценообразования ценных монет. С одной стороны, монеты могут быть оценены как товары просто на основании их материальных свойств. С другой стороны, монеты могут быть оценены как деньги на основании их «фидуциарных» свойств, то есть их способности функционировать в качестве денег. Фидуциарность – это разница между первой и второй ценой. Мы можем представить эту разницу как некую денежную прибавочную стоимость. Если мы продолжим развивать эту марксистскую логику, мы должны задать простой вопрос: откуда берется эта денежная прибавочная стоимость?
(Не) делай деньги!
Мы уже увидели, как стоимость фидуциарных денег создается, когда государство провозглашает что-то деньгами, и что эти деньги можно использовать для расчетов с государством. Но все же это не объясняет как следует образование стоимости этих денег. Что бы понять этот процесс, мы обратимся к идеям Жижека об отношении между законом, желанием и наслаждением. На первый взгляд закон принимает форму запрета, препятствующего доступу к определенным объектам и действиям. Мы можем подумать о законе как об институте, необходимом для усмирения наших диких и неконтролируемых желаний, связанных с различными запретными вещами, такими как чужая собственность («Не укради!») или предосудительные сексуальные деяния («Не прелюбодействуй!»). Подобное направление мысли означает, что общество без закона будет хаотичным, это будет общество, где все против всех, где каждый удовлетворяет любое свое желание за счет остальных людей.
Однако Жижек утверждает, что закон имеет скрытую функцию структурирования самого нашего бытия как субъектов, поскольку наши желания устанавливает в первую очередь сам закон. Когда закон говорит нам не делать того или другого, он несет в себе подспудное фантазийное послание, обещающее, что за пределами запрета лежит объект, который может удовлетворить желание субъекта. В законе заложена фантазия о том, что могло бы случиться, если бы не было никакого закона, не дающего мне преследовать мои сиюминутные желания.
Так же как в случае концепции закона Жижека, важно заметить, что и концепция фантазии у него отличается от обычного значения этого понятия. Вот как он ее объясняет:
Фантазией считается сценарий, в котором осуществляется желание субъекта. Это простейшее определение вполне удовлетворительно, при условии, что мы воспринимаем его буквально: фантазия инсценирует не ситуацию, в которой наше желание удовлетворено, а, как раз напротив, ситуацию, которая осуществляет, инсценирует желание как таковое. Основная идея психоанализа в том, что желание не дается изначально, а должно быть сконструировано – важна роль фантазии, которая дает координаты желанию субъекта, уточняет его объект, находит в ней место субъекту. Только через фантазию субъект создается как желающий: через фантазию мы узнаем, как желать
[139].
Создание хартальных денег – превосходный пример создания и объекта желания, и самого желания через взаимодействие закона и фантазии. Провозглашение определенной вещи деньгами непременно предполагает запрет на любое частное создание денег. Если бы кто-то решил сымитировать государственное создание денег – например, напечатав деньги, выглядящие как государственные, – его бы судили как фальшивомонетчика и строго наказали. Учреждение фидуциарных денег – еще и запрет безграничного доступа к деньгам.
