Механизм банковской паники является идеальным примером функционирования жижековского понятия идеологии. Поскольку идеология – это не искажающее дополнение к реальности, а часть, встроенная в реальность как таковую, схлопывание идеологии не оставляет нас с реальностью «как она есть на самом деле». Когда кредиторы теряют веру в платежеспособность банка и устремляются к ближайшему отделению для того, чтобы им вернули их вклады наличными, это происходит не потому, что они наконец как будто бы выяснили, что банк на самом деле неплатежеспособен. Фактически определенный вид неплатежеспособности является самым что ни на есть основополагающим принципом банка. Грубо говоря, банк, обладающий достаточным количеством наличных резервов, чтобы выплатить все вклады, – это не банк. Только когда банк начинает выпускать кредиты, не обеспеченные наличными на депозитах, его действительно можно считать банком. В этом смысле банки являются онтологически неплатежеспособными. Это означает, что банковские паники не обязательно случаются, когда банки становятся неплатежеспособными. Скорее, наоборот. Банковские паники производят эффекты, которые, казалось бы, их вызвали. В терминологии Хайдеггера банковские паники просто конвертируют онтологическую неплатежеспособность в онтическую.
Мы можем осмыслить схлопывание идеологии, присутствующее в банковской панике, с помощью жижековской концепции «предположительно верящего субъекта». Жижек иллюстрирует ее, показывая, как на самом деле возникала постоянная нехватка туалетной бумаги в бывшей социалистической Югославии:
…допустим, что в магазинах лежит полным-полно туалетной бумаги. Однако откуда ни возьмись появляются слухи, что туалетная бумага – это дефицит. Из-за этих слухов люди начинают лихорадочно ею запасаться – и, как следствие, туалетная бумага действительно становится дефицитом. На первый взгляд в данном случае срабатывает нехитрый механизм сбывшегося предсказания, но в действительности все обстоит несколько сложнее. Рассуждения в данном случае строятся примерно так: «Я человек не наивный и неглупый, и я, конечно, понимаю, что в магазинах вполне достаточно бумаги. Но всегда найдутся простаки, которые поверят слухам и, следовательно, начнут как сумасшедшие запасаться бумагой, и в конце концов она и вправду станет дефицитом. Так что, хотя я понимаю, что бумаги вполне достаточно, пойду-ка я в магазин и куплю еще немного!»
[179]
Жижек демонстрирует, как вера в субъект, предположительно верящий (в то, что не хватает туалетной бумаги), создает дефицит из ситуации избытка. Отправная точка банковской паники – ситуация нехватки. В банках недостаточно денег, чтобы обеспечить все кредиты. Однако одного знания недостаточно, чтобы запустить панику. Каждый кредитор может это знать, но, поскольку каждый кредитор по-прежнему верит в то, что другие кредиторы верят в платежеспособность банка, система устойчива; кредиторы могут использовать банковский кредит как средство обмена и платежа. Мы видим, как вера в субъект, предположительно верящий (в платежеспособность банка) создает ситуацию избытка (кредитных денег) из ситуации дефицита (наличных). Панику запускает не тот факт, что кредиторы перестали верить в платежеспособность банка. На самом деле они в нее никогда и не верили. Логика тут такая: «Я человек не наивный и неглупый, и я, конечно, понимаю, что в банках вполне достаточно наличных. Но всегда найдутся простаки, которые поверят слухам и, следовательно, начнут как сумасшедшие обналичивать свои депозиты, и в конце концов наличные и вправду станут дефицитом. Так что, хотя я понимаю, что наличных вполне достаточно, пойду-ка я в банк и обналичу свои депозиты!» Решающий момент – когда кредиторы перестают верить, что другие кредиторы верят в платежеспособность банка. Исчезновение веры в субъект, предположительно верящий, теперь превращает ситуацию избытка в ситуацию дефицита.
Банковские паники являются симптомом разрушения веры в большого Другого. Вкладчики спешат в банк, потому что сомневаются в том, что большой Другой по-прежнему верит в кредитные деньги конкретного банка. Когда центральные банки выступают в роли кредиторов последней инстанции у коммерческих банков, они показывают свою безусловную веру в денежность кредитных денег, выпущенных этими банками. В то время как коммерческие банки всего лишь обладают возможностью выпускать кредитные деньги, центральные банки обладают еще и возможностью создавать новые фидуциарные деньги, чтобы кредитовать те банки, которые они поддерживают. (Придуманный сценарий с городским советом, служащим подспорьем бизнесу Джона, является слишком простым, поскольку городской совет не способен делать новые фидуциарные деньги. Поэтому поддержка со стороны городского совета будет ограничиваться использованием существующих наличных резервов.) В этом смысле центральный банк осуществляет функцию Другого у Другого. Денежная система больше не полагается только на веру пользователей денег в большого Другого, верящего в кредитные деньги, выпущенные различными коммерческими банками. До тех пор пока вера в веру большого Другого в денежность фидуциарных денег поддерживается, вся система сохраняет устойчивость. Большой Другой фидуциарных денег осуществляет функцию поддержки большого Другого кредитной системы. Другими словами, центральный банк выполняет функцию верующего последней инстанции для кредитной денежной системы.
Грязные деньги
Деньги являются такой рутинной частью повседневной жизни, что их существование и общепринятость воспринимаются как должное. Пользователь может подозревать, что деньги возникают либо автоматически, в результате экономической деятельности, либо как продукт какого-то действия правительства. Но как это происходит, очень часто остается загадкой
[180].
Эта цитата из текста о базовом функционировании современных денег указывает на кажущийся парадокс денег. Деньги сразу принимаются и используются почти всеми членами нашего общества, притом что мало кто сумеет объяснить, откуда они взялись в мире. На первый взгляд этот парадокс может означать, что деньги работают вопреки нехватке понимания среди большинства пользователей. Допустимо, что такое прочтение и верно на непосредственно описательном уровне, но, поскольку деньги действительно работают, вероятно, существует более глубокая аналитическая истина, скрывающаяся за этим парадоксом.
После разработки теоретических концепций товарных, фидуциарных и кредитных денег так и хочется написать упрощенную историю денег следующим образом: в средневековой Европе преобладающей формой денег были товарные деньги, поскольку самыми распространенными средствами обмена являлись монеты из драгоценных металлов. Ценность, как и общепринятость этих монет, поддерживалась их внутренней стоимостью. С эволюцией центральных банков и выпуском национальных валют в виде бумажных банкнот, товарные деньги постепенно были заменены фидуциарными. Ключевым событием в этом развитии было сращивание государственной власти с частной банковской деятельностью, когда в соответствии с Банковским актом 1844 года, Банк Англии получил монополию на выпуск банкнот в Англии. Вначале эти банковские деньги были обеспечены золотым стандартом и, соответственно, конвертировались в драгоценный металл. Однако постепенно требования к резервам Банка Англии и последовавших за ним центральных банков были ослаблены, а во времена кризисов их действие даже временно приостанавливалось. История заканчивается коллапсом Бреттон-Вудской системы в 1971 году, когда связь между государственными деньгами и золотом была окончательно разорвана, после того как Никсон закрыл так называемое «золотое окно». С одной стороны, это событие ознаменовало возникновение фидуциарных денег в чистом виде, свободных от любых привязок к стоимости базового товара. С другой стороны, крах Бреттон-Вудского соглашения, по-видимому, запустил бешеный рост объемов глобальных финансовых рынков. Поскольку этот рост подпитывается эквивалентным ростом выпуска частных кредитных денег, наша современная экономика подчинена законам кредитных, а не фидуциарных денег.
