За кейнсианским стимулированием финансовых и кредитных рынков последовала вторая волна политических вмешательств. Эти вмешательства касаются государственных фискальных политик. Хотя кейнсианское стимулирование представляется очевидным выбором в случае финансовых и кредитных рынков, режим денежной экономии государственных расходований теперь подается в качестве единственного разумного пути выхода из кризиса. По крайней мере в Европе этот тренд более чем очевиден. В 2012 году правительства стран ЕС подписали финансовое соглашение, обязавшись сохранять дефицит своих государственных бюджетов в строго обозначенных рамках. Между тем политика администрации Обамы в США была менее однозначной, до такой степени, что традиционный баланс между кейнсианской Европой и неолиберальной Америкой несколько сместился. Вот как один комментатор обобщает две волны государственного вмешательства в случае Европы:
Опасаясь финансового Армагеддона, правительства трансформировали частный долг банков в общественный через предоставление финансовой помощи, снижение доходов, более низкий рост, более высокие трансферты и зияющие дефициты. Неизбежным следствием этой политики стал массовый рост государственного долга по всему Европейскому континенту. Если в случае с Грецией желание изобразить это в качестве истории о фискальной безответственности в какой-то мере обоснованно, в случае всех остальных это было бы просто неправдой. Ирландцы и испанцы, I и S, давшие часть аббревиатуры PIGS (Portugal, Ireland, Greece, Spain), считались «лучшими в неолиберальном классе» с точки зрения долгов и дефицитов, пока не ударил кризис. Государственный долг является следствием финансового кризиса, а не его причиной
[310].
Мы видим, как правительства (и европейский пример здесь является наиболее очевидным) ответили на вопрос, поставленный финансовым кризисом – «Кейнсианство или монетаризм?» – (Граучо) марксовской репликой «Да, пожалуйста!» Когда дело касается банков и финансовых рынков, государства применяют кейнсианство. Когда оно касается граждан и простых людей, использующих деньги, государства применяют монетаризм. Впрочем, ситуация здесь более сложная, чем пример простого лицемерия и двойных стандартов. Не то чтобы государство сначала выбирает кейнсианство, а потом монетаризм. Тут мы имеем дело с диалектической логикой, в рамках которой первый выбор приводит к набору обстоятельств, обусловливающих второй выбор. Государственное вмешательство в банковскую систему и финансовые рынки создало огромный государственный долг, представленный затем как раз в виде причины того, почему государство должно сократить свои расходы.
Влияние этой логики только усиливается тем фактом, что государственный дефицит финансируется за счет банковских займов и финансовых рынков. Это означает, что фискальный баланс становится все более уязвимым к колебаниям на этих рынках, в особенности в случае процентных ставок. Из-за этой уязвимости государства должны выбрать такую фискальную политику, которую, по их убеждению, предпочтет «рынок». Перед подписанием финансового соглашения ЕС 2012 года датский премьер-министр от Социал-демократической партии Хелле Торнинг-Шмитт объявила:
Дания посылает предельно ясный сигнал финансовым рынкам о том, что мы проводим ответственную экономическую политику, присоединяясь к соглашению ЕС. Нет сомнений в том, что новые порядки европейской экономической политики являются благотворными и для Дании. Сигнал о том, что и мы соответствуем этим новым порядкам, пойдет на пользу датской экономике.
В этой цитате есть некая подмена. Основной аргумент не в том, что эта новая и дисциплинированная фискальная политика непременно хороша для датской экономики как таковой. Скорее, по убеждению премьер-министра, это то, чего финансовые рынки хотят от Дании. В лакановских терминах причиной подписания соглашения было не желание фискальной дисциплины как таковой (хотя мы не можем исключать, что имеет место некоторая степень избыточного наслаждения от того, чтобы позволить себе упасть до уровня незначительного инструмента воли финансовых рынков), а желание быть желанным большим Другим финансовых рынков. Возможной же наградой за соответствие требованиям финансовых рынков станет то, что Дания и другие страны, подписавшие соглашение, станут объектом желания этих рынков, что предотвратит рост процентов по государственному долгу.
Хотя на первый взгляд финансовый кризис 2007–2008 годов выглядит так, словно он стал началом конца финансового капитализма, по-видимому, кризис и ответная реакция на него со стороны США и ЕС в конечном счете поспособствовали движению в сторону финансиализации все больших сторон жизни. Мы уже исследовали тенденцию к деполитизации монетарной политики большинства государств, когда любая проблема сводится к вопросу об администрировании в соответствии с заранее установленными целями (поддержание низкого уровня инфляции), которые реализуются главным образом технократами из полунезависимых центральных банков. Подписание фискального соглашения ЕС можно принять за симптом того, что деполитизация проникла и в область фискальной политики.
Выбор между кейнсианством и неолиберальным монетаризмом является ложным и еще по одной, даже более важной, причине. Когда экономическая политика формулируется как выбор между повышением и понижением налогов, повышением и сокращением социальных выплат, повышением и снижением государственных расходов, это в то же время ведет к сужению политического поля. Экономические вопросы, обсуждающиеся в современной мейнстримной политике, выглядят так: «Как государство должно тратить свои деньги?» С помощью Хайдеггера мы можем сказать, что вопрос такого рода работает в онтическом пространстве. Такой тип вопроса всего лишь апеллирует к деньгам как к сущему, когда требуется выяснить, что мы хотим сделать с деньгами как с определенным сущим? Хотя этот вопрос действительно представляет важную политическую проблему, он имеет склонность скрывать фундаментальное онтологическое вопрошание в отношении денег.
Экономическая политика, сводящаяся к выбору между кейнсианством и монетаризмом, является симптомом Seinsvergessenheit в отношении вопроса денег в его политическом измерении. Онтологический вопрос, который нужно задать, таков: «Как мы хотим, чтобы деньги были?» Используя более приземленные категории, мы можем переформулировать его так: «Какого рода деньги мы хотим иметь в современном мире?»
Заключение: жизнь после долга – революция в эпоху финансового капитализма
Вышедшее из недр погибшего феодального общества современное буржуазное общество не уничтожило классовых противоречий. Оно только поставило новые классы, новые условия угнетения и новые формы борьбы на место старых.
Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается, однако, тем, что она упростила классовые противоречия: общество все более и более раскалывается на два большие враждебные лагеря, на два большие, стоящие друг против друга, класса – буржуазию и пролетариат
[311].
