С этих пор я решила играть на клавесине при любой возможности, в промежутках между оттачиванием навыков пианистки, поскольку должна была впечатлить са́мого неприступного профессора Академии Франтишека Рауха, не упускавшего случая внушить мне, сколь многого мне еще недостает.
Стремясь наверстать время, упущенное в концлагерях, и впитать все, что только могла, я стала брать уроки композиции и музыковедения у профессора, который вынуждал меня высказываться на его занятиях, а не отсиживаться молча лишь потому, что я не чувствовала себя настолько же хорошо подготовленной, как другие его студенты. Я подружилась с двумя виолончелистами, служившими в британской авиации в войну, и группой музыкантов, объединившихся в Квартет Сметаны сразу после ее завершения. Скрипач этого квартета Вацлав Нойманн со временем стал главным дирижером Филармонии и самой яркой и авторитетной фигурой в чешской музыке.
Я ходила и на уроки камерной музыки, проводившиеся виолончелистом профессором Карелом Православом Садло. Подразумевалось, что на этих занятиях я буду аккомпанировать другим студентам. На экзаменационном прослушивании Садло спросил меня, хорошо ли, по моему мнению, настроена виолончель, а потом я должна была аккомпанировать виолончелисту, исполнявшему бетховенскую сонату фа минор. К счастью, я сумела выдержать этот экзамен.
Садло был влиятельным и уважаемым человеком в пятидесятые годы, студенты называли его «К.П.С» или «Старик». Он играл роль отца по отношению к молодым музыкантам вроде меня и особенно заботился о тех, кто тяжело пострадал во время войны. В 1920-х он взял на себя хлопоты о подростке-виолончелисте из неблагополучной семьи, который стал всемирно известным Милошем Садло, человеком, из благодарности к своему благодетелю принявшим его фамилию.
Однажды К.П.С. попросил меня раздать какие-то приглашения от одной его студентки, которая выступала впервые перед публикой, в качестве части экзамена: «Пожалуйста, раздайте их друзьям, а она раздаст такие же своим, когда наступит ваша очередь».
Я опустила голову и начала всхлипывать, чем удивила его, и он спросил меня, в чем дело.
– Мне мой профессор не позволит выступить, – объяснила я. – Он думает, что я недостаточно хороша для этого.
Старик пошел к профессору Рауху и попытался оспорить его решение, но тот был неумолим.
– Это будет провалом, – твердил Раух. – Ее руки, ее нервы – все искалечено.
И правда, мои руки, некогда хорошенькие ручки молодой девушки, загрубели, отмороженные в суровую зиму с 1944 на 1945 год. Рисунок на подушечках пальцев был почти стерт мозолями, которые так и не зажили до конца, а костяшки изуродованы месяцами рабского труда. Суставы потеряли гибкость, и движения были неправильными. Благодаря только усердным упражнениям на фортепьяно по двенадцать часов каждый день я смогла после двух лет интенсивного обучения поступить в Академию.
К.П.С., знавший мою историю, спокойно ответил Рауху: «Руки – это еще не все. Главное тут – сердце».
Профессор Садло был чрезвычайно добр ко мне и помог во многом, особенно – преодолеть невыносимый страх сцены. Часто мне было трудно заставить себя играть перед товарищами по Академии или аккомпанировать им. Даже после всего перенесенного во время войны мне еще предстояло узнать, сколько пыток должна вытерпеть душа от одной концертной жизни.
– Я не могу играть дальше! Я забыла программу, – протестовала я, чувствуя себя изможденной до последней степени. – Я просто не смогу.
Обычно К.П.С. вздыхал и говорил: «Но, дорогая Зузана, все будут так расстроены, в особенности виолончелисты, вы просто обязаны продолжить. Вы сами знаете, что хотите играть, и знаете, что будете играть хорошо».
Я кивала, переводила дух и продолжала играть дальше, а потом он ужасно дразнил меня и говорил торжественно:
– И вот, после всей этой драмы, сияющая Зузана вдруг поднимается на сцену!
* * *
В ФЕВРАЛЕ 1948 года Коммунистическая партия с советской помощью захватила власть и превратила Чехословакию в коммунистическое государство. Этот переворот, или, как мы говорили, путч, привел к убийству министра иностранных дел, сына президента Томаша Масарика, и к отставке президента Бенеша. Многие из нас были очень напуганы и не знали, чем все это кончится.
Чувствуя, что Запад предал их, оставив на растерзание Гитлеру в 1939 году и потом, большинство чехов испытывали благодарность по отношению к Советам за освобождение и возлагали надежды на СССР. Много кто принял идеологию социализма и отверг западные ценности, некогда столь популярные. Даже евреям было тогда свойственно такое поведение, потому что коммунисты обещали, что все люди всех вероисповеданий будут равны. Коммунизм, говорили они, решит все проблемы.
Вместо этого мы получили сталинизм, а это было нечто иное.
Моя мать проявила невероятную выдержку перед лицом нового идеологического безумия. Она вновь стала вести дела меньшего из двух магазинов в Пльзене и постепенно восстанавливала условия для жизни. Управление магазином придавало смысл ее существованию, и она радовалась тому, что находилась среди людей и зарабатывала кое-какие деньги. Стараясь заглушить мои страхи, она говорила: «Может быть, общество изменится к лучшему, и те, кто трудится, заживут хорошо». Она беседовала с множеством людей о происходящем и пыталась понять ход событий. Пережив нацистскую оккупацию, она хотела быть на этот раз более осведомленным человеком.
Однако втайне она не меньше моего боялась последствий переворота, опасалась, что у нее опять отнимут магазин. Ей и вправду стоило тревожиться. Безо всякого предупреждения внезапно нагрянули новые беды. Ее бывшая служащая, очень неплохая продавщица, которую она считала нашим другом, материализовалась с неизвестно откуда взявшимся мужем и заявила матери: «Вы капиталистка и больше не можете здесь распоряжаться. Магазин принадлежит Партии, а Партия поручила его мне. Теперь мы берем всё в свои руки». Эта продавщица и ее муж примкнули к коммунистам и добились положения «народных попечителей» – верноподданных членов Партии, которые вознаграждались домами, предприятиями и иным имуществом, отобранным у тех, на кого обратилась немилость государства. Мама была потрясена и напугана. Опять она попала в число граждан второго сорта.
Эта бывшая продавщица вела себя очень кичливо, позднее она приехала поговорить о делах в новой машине престижной марки, седане «татра», упиваясь свалившимся на нее благополучием. Мама поначалу расстраивалась и сердилась, но потом примирилась со случившимся, сказав: «Если сравнить с тем, что было раньше, то это не самое худшее». Коммунисты конфисковали и ее квартиру, дав ей другую, гораздо меньше. Затем ей предложили работу руководителя и товароведа в государственном магазине игрушек, с маленьким доходом и надеждой на минимальную пенсию. К счастью, за последние три года она заработала достаточно денег, бо́льшую часть которых положила на мой банковский счет, чтобы мне не пришлось всю жизнь перебиваться уроками фортепьяно.
По иронии судьбы, дочь продавщицы, которая вместе со своим мужем завладела магазином, вскоре тяжело заболела, и помочь ей могло лекарство, доступное лишь в Америке. «Попечители» написали маме, уже сбавив спесь и прося ее об услуге. По реакции мамы прекрасно виден ее характер. Она ни минуты не колебалась, хотя они и ограбили ее, и сразу же связалась со своей сестрой Эльзой в Нью-Йорке. Та выслала лекарство, и от него ребенку стало намного легче. Родители девочки прониклись благодарностью, а сама их дочь написала маме незадолго до ее смерти.
